Воинство ангелов - [137]

Случилось, и больше к этому добавить нечего.

Приходилось ли вам видеть на картинах изображения причудливых и прихотливых южных растений, усеянных пышными цветами с их сочными, жирными лепестками, сияющими всеми красками джунглей в тропической ночи? Растения эти увлекают в свои недра насекомых и мелких животных и пожирают их. Представив себе такой гигантский цветок, я моментально почувствовала себя его жертвой, жалким насекомым, беспомощной зверушкой, барахтающейся на липком лепестке, отталкивающей от себя волосатые щупальца, которые увлекают во влажный таинственный мрак, зев времени, обрамленный венчиком истории, а потом переваривают тебя, перемалывают кости, высасывают мозг из позвоночника, из черепной коробки.

Ужасно сознавать, что все в этом мире случайно и случайность эта происходит с тобой.

Но когда я лежала в темноватой комнате, где оставил меня Рору, вне времени и жизни, происходило со мной лишь то, что я не знала, ни что происходит, ни что происходило раньше, потеряв счет времени, увлекаемая потоком зыбких образов и прошлых сновидений, странной вереницей, где одна картина порождает другую и кажется, вот-вот прольется свет и ты поймешь некий смысл, вечно ускользающий от тебя.

Когда уже стемнело, появилась старуха. Она опять предложила мне погадать, но я отказалась. Может быть, я желаю гри-гри, заклинания?

— Нет, — сказала я.

— Так не надо, значит, гри-гри? — спросила она.

Я покачала головой.

— Ты кого-нибудь ненавидишь? — спросила она строго, напряженно вглядываясь в меня подслеповатыми глазами.

— Нет, — отвечала я.

— Не хочешь ли приворотного зелья? Нальешь ему в ром. Мужчина тогда на брюхе приползет, как собака приползет. И выть будет, просить, чтобы полюбила…

Я покачала головой.

— Так ты и не любишь никого? — спросила она, глядя на меня пристально и строго.

Я опять покачала головой.

— Тогда я для тебя зелье приготовлю, — заговорщически зашептала она. — Шесть долларов, всего шесть! — Она взволнованно засопела, забормотала что-то невнятное. — Выпьешь и полюбишь, сама на брюхе ползать будешь!

— Пошла вон! — крикнула я. — Уйди! Уйди, ради бога!

Она ушла.

Поспешив задвинуть дверной засов, я тут же выкинула в помойное ведро еду, что она принесла, словно эта еда была одним из колдовских ее снадобий — смесью мышиного помета, перемолотых крысиных желудков и еще бог весть чего. Я легла на койку с единственным желанием — раствориться в пустоте, стать ничем. Я и была ничем, ибо образы и картины, медленно разворачивавшиеся в моем сознании, были бессвязны и бессмысленны.

Потом раздался стук в дверь.

Приникнув к двери, я услышала имя: лейтенант Джонс. Голос казался знакомым, но это не был голос лейтенанта Джонса.

Я тихонько отодвинула засов, чуть приоткрыла дверь, и в щель, как тень, скользнул человек, раздвинув пространство двери и тут же вновь затворив его в мгновение ока, с легкостью фокусника.

Когда дверь закрылась, наступила темнота, потому что свеча была потушена и комната освещалась лишь слабым светом, падавшим из окон. Я не могла различить вошедшего. Я прошла к столу, слыша за спиной дыхание незнакомца, нащупала спичку и зажгла свечу. Затем я обернулась.

И в ту же секунду из пустоты, заполненной тенями моей прошлой жизни, возникла, явственно обозначившись, фигура — не тень, не видение, рожденное воображением и слишком пристальным вглядыванием в темноту потолка, а просто фигура невысокого, тщедушного, узкоплечего и слегка сутулого человека, с лицом морщинистым и темным и головой, казавшейся неестественно большой под белыми бинтами, намотанными наподобие тюрбана, — знакомый, до боли знакомый образ.

Внезапно я узнала его. Шэдди! Должно быть, это старый Шэдди, Шэдрах, голова у него в тюрбане из бинтов, потому что его избили и увозят в повозке торговца живым товаром. И все это из-за меня, из-за того, что когда-то очень давно я наябедничала на него отцу, сказав… что? Что сказав? И его избили, проломили ему голову, а сейчас он вернулся, чтобы показать мне свои раны. Все это пронеслось в сознании молниеносной вспышкой, пока я стояла так, еще не придя в себя от пустоты одиночества.

— Чего глядишь, словно я привидение? — раздался голос.

Я не могла произнести ни слова.

— Я пока еще живой, — продолжал голос.

Ни шевельнуться, ни ответить я не могла.

— Хоть подонки эти и старались вовсю, — произнес голос, и рука, потянувшись к тюрбану, осторожно коснулась бинтов.

— О! — охнула я.

Это был Джимми.

— Идем, — сказал он. — Нам пора сматываться.

— Где он? Где Рору?

— Лейтенант Оливер Кромвель Джонс? — поправил меня Джимми.

— Где он?

— Прячется, — сказал Джимми. — И нам пора туда же.

Я собиралась задать очередной вопрос, но он схватил меня за руку со словами:

— Идем! Нам удирать надо! Может, они его и поцарапали маленько, но он жив, а коли так, то лучше делать, как он велит, — говорил он, одновременно увлекая меня к двери и за дверь, прикрывая ее за нами другой, свободной рукой, оставив свечу догорать без присмотра.

Не отпуская моей руки, он провел меня к перекрестку, остановился на углу, огляделся и, завернув за угол, сказал:

— Влезай!

Там стоял старый кабриолет с двумя лошадьми и сидевшим на переднем сидении возницей. Я стала было карабкаться на заднее сидение, но Джимми сказал: