Воинство ангелов - [140]

— Сорок второй прибыл! — прокричал голос с первой пироги.

Джимми, сделав несколько сильных гребков, нагнал первую пирогу.

— Вон там, — сказал он мне.

— Что там? — спросила я.

Он махнул веслом, указывая.

— Там он прячется, — сказал Джимми, — там, подальше… И ждет, как будто знает.

На берегу возле костров копошились две-три фигуры. Свет от костров отражался в воде.

— Ждет, — продолжал Джимми, — словно знает, что мы вернемся.

Теперь две пироги плыли рядом, вровень друг с другом. Потом нос пироги мягко ткнулся в илистый берег. Из темноты возник человек с винтовкой в руке, другой рукой он подтянул лодку на сушу.

— Вылезайте, — сказал он.

Вылезая, я разглядела его. Это был цветной, мулат, с истомленным болезненным лицом, в панаме, красной рубахе, куртке и штанах, засунутых в голенища, как мне показалось, кавалерийских сапог.

Джимми тоже вылез.

— Давно ты здесь? — спросил он.

— С час, наверное, — ответил мулат.

— Как он? — спросил Джимми, неопределенно кивнув в сторону темных силуэтов, в которых я постепенно различила хижины.

— Помаленьку, — сказал мулат и повернулся. — Он велел, чтобы ты к нему шла, — произнес он.

Я не знала, идти ли, и, наверное, бросила вопросительный взгляд на Джимми.

— Давай-ка иди, — сказал Джимми. — Велел идти, так иди от греха подальше.

— Он здесь, в самой ближней, — сказал больной мулат.

Я направилась к ближайшей хижине. Чтобы пройти ко входу, мне надо было миновать костер, возле которого за завесой из дыма копошились еще трое в красных мундирах. Когда я проходила, они провожали меня взглядом.

Хижина была небольшая, круглая, девять — десять футов в диаметре, покосившаяся, по форме похожая на эскимосское иглу, только не из снега. В душной безвоздушной этой ночи я приблизилась к хижине, крытой мхом и пальмовыми листьями, частью подгнившими, превратившимися в труху, и даже в полутьме я могла разглядеть, что двери в хижине не было — просто внизу была проделана дырка и занавешена какой-то дерюгой — дерюгой новенькой, видно, прихваченной в момент бегства.

Я не сразу решилась нырнуть в эту занавешенную дерюгой дыру. Позади меня раздалось шевеление. Это был Джимми. Он сунул мне что-то в руки.

— Возьми-ка, — сказал он.

Это был потайной фонарь. Я взяла его.

— Свет-то открой, — сказал он.

Наклонившись, я отвела в сторону дерюжную занавеску и вошла.

Фонарь сначала осветил лишь земляной, прибитый пол, кривую стену, доски, потолок из пальмовых листьев. Я качнула фонарь и увидела его. Он полусидел на походной раскладной койке, на нем была распахнутая белая рубашка, обнажавшая забинтованные руку и плечо. По лицу его струился пот, и, помаргивая, он глядел на меня, а вернее, туда, откуда падал свет, скрывавший от него мою фигуру. Я машинально направила на него фонарь.

Он сказал:

— Значит, ты осталась ждать?

— Да, — ответила я.

— Убери от меня свет, — сказал он.

Я послушно качнула фонарем в другую сторону. Увидела стол — перевернутый патронный ящик, а на нем жестяную кружку.

— Чуть на тот свет они нас не отправили, — сказал он.

— Ты сильно ранен? — спросила я.

— Здорово нам досталось, — продолжал он.

— Ты сильно ранен? — повторила я вопрос.

— Войска так и не пришли, — сказал он.

— Ты сильно ранен?

— А еще свои называются, — сказал он. — Говорят, говорят, а на поверку все это вранье.

— Ты сильно ранен?

— Наврут с три короба, а как до дела дойдет, их поминай как звали.

— Почему ты не хочешь сказать, как тебя ранило?

— А на что это тебе?

— Мне надо знать! — воскликнула я.

— Вот как, оказывается… — сказал он.

Я почувствовала, что губы мои пересохли, и провела по ним языком.

— Подойди поближе, — приказал он.

Я медленно приблизилась на шаг или два.

— Встань там, — сказал он.

Я остановилась.

— Подними фонарь к лицу, — попросил он.

Я сделала то, что он велел.

— И вытяни руку.

Я повиновалась.

— Теперь гляди на свет, — сказал он.

— Зачем это? Чего ты хочешь от меня? — спросила я, внезапно почувствовав испуг.

— Ничего, — сказал он. — Только посмотреть на тебя, а больше ничего.

Свет падал прямо мне в лицо, но спустя минуту рука у меня дрогнула и фонарь задрожал в ней.

— Я сказал, держи фонарь! — резко бросил он.

Я подняла фонарь и стала глядеть на его свет. Из темноты до меня доносился шелестящий звук его дыхания.

— Ну, каково это тебе? — проговорил он тихо, почти шепотом. — Как тебе нравится, когда свет бьет тебе прямо в глаза, слепит тебя, и ты видишь только этот кружок света и темноту за ним, а меня видеть ты не можешь, хотя и знаешь, что я слежу за тобой, глаз не спускаю?

— О, не могу больше! — выкрикнула я, резко отведя фонарь от своего лица и осветив им комнату.

— Так ты не можешь? — тихо допытывался он.

— Не могу, — сказала я, — не могу!

— Поставь фонарь на ящик, — сказал он.

Я поставила фонарь.

— Что ты собираешься делать? — спросила я.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Что-нибудь да сделаю, — сказал он. — То, что прямо накатило на меня сейчас и что, по-моему, я должен сделать. И сделать немедля.

— Что?

— А накатило это на меня, когда я глядел сейчас на тебя из темноты.

— Но ты болен, — с отчаянной горячностью заговорила я, — у тебя лихорадка, тебе нужен покой.

— Покой после будет, — сказал он.