Воды текут, берега остаются - [16]
— И романы писал. Вот смотри, — и Васли показал девочке обложку книги, которую держал на коленях, — видишь, прямо так и написано: «Н. А. Некрасов. «Три страны света», роман».
Маша покраснела, опустила глаза, неизвестно зачем стала поправлять бант в косе.
Звонок на урок, раздавшийся в эту минуту, прервал разговор. Маша пошла к своей парте, Васли, облегченно вздохнув, — к своей.
По правде сказать, Васли стесняется Маши не только потому, что она девочка, но еще и потому, что она дочь торговца Петра Семеновича Окишева.
Однажды, давно, когда Васли было лет восемь, он как-то зашел в лавку Окишева, увидел в раскрытых ящиках пряники с красным пояском и, опершись локтями на прилавок, долго смотрел на них, глотая слюни. Пряники были красивые: в виде рыбок, лошадей, петухов, барынь в шляпах, звезд — и, наверное, очень вкусные. В магазине никого, кроме приказчика, не было, и никто не мешал мальчику рассматривать пряники.
В это время в лавку вошел сам Окишев. Увидев Васли, он злобно закричал на него:
— Ты чего тут глаза пялишь? Выглядываешь, что украсть? Пошел отсюда! Нечего тебе тут делать!
Васли сначала даже не понял, что Окишев ругается на него: ведь он и в мыслях не держал что-нибудь взять. А когда понял, пулей вылетел из лавки.
С тех пор прошло уже почти шесть лет, но горькое воспоминание об этом все еще живо в его памяти. Поэтому, проходя мимо лавки Окишева, Васли старается не смотреть на нее, глядит под ноги, как будто боится споткнуться.
Никто не знает, почему Васли обходит лавку Окишева, даже Эчуку он не рассказал о пережитом здесь унижении.
Начался урок. Но после разговора с Машей Окишевой снова пришли Васли на память слова из учебника: «Добрым бог помогает».
«Отец-то вон какой добрый человек, а беден, — думает Васли. — Зато у Окишева никого из его семьи — ни самого, ни жены, ни дочери — в поле не увидишь, никто из них не работает, но живут, наверное, богаче всех в селе. В Туреке у них лавка, в Параньге, в Косолапове. Каждое воскресенье запрягают в пролетку черного жеребца и катаются по деревням, словно на масленице. Конь у них хороший, быстрый. Почему у них для баловства такой конь, у нас же для работы путной лошади нет? Как же так?»
Мысли, мысли, идут одна за другой, мучают, путают. Кто даст на них ответ?
Вот и опять пришла зима.
Вернувшись из школы домой, Васли наскоро пообедал и достал лыжи.
— Куда ты, сынок? — остановила его мать. — Посмотри, как на улице метет, белого света не видать.
— Ничего, мама, — ответил Васли. — В такую погоду хорошо кататься, ветер подгоняет.
Едва Васли вышел на улицу, ветер, закрутив, бросил ему в лицо пригоршни снега и пронесся дальше, поднимая над сугробами белые вихри.
Васли скатился по своей улице вниз к реке. Лыжи сами бегут. А на реке еще лучше: снег плотный, накатанный. Васли распахнул шубейку, получился парус. В ту же секунду ветер подхватил его, подтолкнул и понес вперед, к пруду.
— Хорошо! — радуется Васли. Он несется быстро-быстро, только в ушах свистит, и позади завивается, клубится снежная пыль.
Мальчик не заметил, как оказался возле мельницы. Вешняк открыт. Вода с шумом стекает вниз. Сквозь ветер слышен звук работающих жерновов.
Васли снял лыжи, поставил к стене и вошел в нижний амбар, надеясь там найти Эчука.
В амбаре, стараясь перекричать друг друга, спорили двое мужчин: сам хозяин мельницы Чепаков и какой-то незнакомый Васли мужик. В стороне стоял отец Эчука — мельник Прокой. Мужик размахивал руками и озлобленно кричал, наступая на хозяина мельницы:
— Столько верст тащил, а теперь, выходит, возвращайся домой не смоловши? Так по-твоему?
— Да пойми ты, — возражал ему Чепаков, — зерна-то у тебя мало, ведь даже дна лотка не покроет.
— Где я возьму больше? И это у людей занял. Своего только с долгами расплатиться достало!
— Ну ладно, ладно, — урезонивает мужика Чепаков, — я ж тебе объясняю: ну, засыплем твое зерно в лоток, муки в ларь совсем не выйдет, вся останется на жерновах. Неужеди ты этого не можешь понять, дурья твоя голова?
— Ты, Яков Яндыганыч, моей головы не касайся. Думаешь, разбогател, у тебя ума прибавилось? Ты же сам когда-то в заплатанной рубахе ходил…
— Ну, ходил, ходил, — отмахнулся от мужика хозяин мельницы. Ему, видно, надоело препираться с мужиком, и он, повернувшись к Прокою, сказал: — Закончишь молоть зерно Сидора из Шолен-гера, останови мельницу.
— А что делать с этим мужиком, Яков Яндыганыч? Ведь все-таки он издалека…
Чепаков сердито посмотрел на мельника.
— Я ж тебе сказал: мельницу останови. Не гонять же ее попусту.
Чепаков вышел во двор. Прокой, вздохнув, сказал мужику:
— Слушай, земляк, в Черкё-Сола у Длинного Метрия есть ручная мельница. Иди к нему.
— Спасибо, Прокой, — ответил мужик, нахлобучил шапку, вскинул мешок на плечи, и дверь за ним захлопнулась.
Прокой увидел Васли.
— Эчука здесь нет, — сказал он. — Он в доме, ступай туда.
Васли вышел из амбара. Мужик уже перешел запруду и теперь, согнувшись в дугу и наклонив голову, чтобы ветер не так хлестал в лицо, медленно шагал по белой целине.
Ветер налетал порывами, тогда мужика окружало белое облако и казалось, что он топчется на месте. Тощий мешок с зерном то и дело сползал с плеча.
