Водка + мартини - [83]

Сын приходского священника искренне польщен таким комплиментом. Его палочки мелькают над столом, ныряют то в одну посудину, то в другую, возвращаясь на базу с вкусным содержимым. Он ловит проходящего официанта и, выразительно шевельнув бровью, сигналит, что настала очередь подавать следующую бутылочку.

— Физическое насилие исключается, я правильно понял?

— Правильно, — без энтузиазма отвечаю я.

— Г-м-м, — говорит Дэйв. Впервые в жизни я слышу от него «г-м-м». — Ну, например, можно нанять бабу, которая мило пошушукается с ним в каком-нибудь баре, потом затащит к себе, там они примут кокаинчику, накокаинятся как следует и… и не думаю, что его жене понравятся фотки с этого праздника. Или, скажем, его начальству.

— Грязновато, — говорит Стив. — Со всем моим уважением к самой идее, конечно. Не-ет, там нужно придумать такую месть, при воспоминании о которой мы и через несколько лет будем писать в штаны. Его тщеславие, вот о чем надо помнить, вот к чему надо апеллировать.

— Ага, — с пониманием кивнул Кливер. — В таком, значит, разрезе. Г-м-м. — Его палочки ловко подцепили беззащитный кусок цыпленка. — О’кей, вы приглашаете его на какой-нибудь бал-маскарад. Но когда он является, в маскарадном костюме оказывается один только он!

— Не вижу в этом ничего сногсшибательного, — говорит Стив.

— Вот тут ты не прав, шеф. Один подонок со мной такое однажды проделал. Не представляешь, как мне было херово.

— И кем ты нарядился?

— Гитлером.

Мы живо представили себе Кливера в роли Гитлера и дружно загоготали. И сам Дэйв в том числе.

— Положим, тогда мне было совсем не до смеха, — продолжил он. — Представляете, вваливаюсь в квартиру сучки Мэйды Вейл, где почти никого не знаю. Все в рубашках с галстуками, в шикарных платьях, а я — Адольф, мать его, Гитлер. Чувствовал себя как обосранный, ей-богу.

— И долго ты там продержался в таком виде?

— Да в общем-то прилично. Там была одна девица с такой мордой… хуже атомной войны. Похоже, она была повернута на нацистах. Значит, затащила она меня в какую-то дальнюю комнату, где все снимали пальто, и…

— Стала умолять тебя, чтобы ты нарушил ее территориальную неприкосновенность? — предположил Стив.

— Ну да, что-то в этом роде.

— Ну и? — Кусок соевого творога исчезает в пасти Кливера, и тут же за ним следует другой. И как только в него влезает?

— Ну, было бы невежливо ей отказать, верно же? — Он осушает пиалку саке. — Боже, какая она была страшная! Но, как говорят в Ланкашире, зачем разглядывать изразцы, когда ковыряешься в камине?

Чтобы не снижать темп дискуссии, заказываем еще саке и с энтузиазмом продолжаем раскручивать различные сценарии мести Клайву, хотя яркий образ нашего крошечного фюрера, который, спустив штаны, кувыркается с девицей на сваленных в кучу пальто, никак не идет из головы. Мне очень нравится идея напечатать карточки с телефоном Клайва и текстом: «Ищу знакомства с человеком, который может отшлепать меня по попке к взаимному удовольствию. Вознаграждение гарантирую. Клайв», — а потом расклеить их по всему Уэст-Энду — Дэйв придумал, конечно, — но тут не хватает прекрасной простоты и, как бы это сказать, сумасшедшинки.

— Между прочим, мне стало известно, что скоро одна сучка породы джек-рассел-терьер ощенится, — устало информирую я заговорщиков. Мы уже перешли к свежеочищенным и предусмотрительно разделенным на дольки апельсинам (в заведении мистера К. есть на десерт сушеные бананы — дурной тон). — Можно ли с этим что-нибудь придумать?

— Э-э-э… — глубокомысленно изрекает Стив.

— О-хо-хо! — вторит ему Дэйв.

— Джек-рассел-терьер, говоришь… — продолжает Стив.

— Вообще-то, если я расскажу, вы ни за что не поверите. Собачка принадлежит Фарли Дайнсу. Он недавно женился, так вот, молодая жена наезжает, мол, чтоб духу ее в доме не было — окрас у песика не тот, не подходит, понимаешь, по цвету к занавескам в гостиной.

В лице Кливера что-то меняется. Можно подумать, что это просто легкое сокращение мышцы, тик, но я-то сразу все понимаю. Я перегибаюсь через стол, цапаю его за шкирятник одной рукой, а другой нацеливаюсь выколоть ему палочкой глаз к чертям собачьим.

— Если хоть одно слово из того, что я сказал, появится в твоей сраной газетенке, — я стараюсь говорить как можно более серьезно (засмеяться — не дай бог), — ты очень пожалеешь, я тебе обещаю. Ты меня хорошо понял?

— Полегче, шеф. Без проблем. М-м-м, послушай, ты будешь есть этот кусочек кальмара? Смотри, последний…

9

— Главный раввин отказался, — объявляет Луиза таким загробным голосом, будто на Лондонской валютной бирже произошла катастрофа. Сегодня утром мы, то есть я и моя «команда», составляем длинный список желательных участников нашего шоу «Разминка перед смертью». Луиза преданно смотрит мне в глаза, ожидая начальственной реакции на только что полученное страшное известие. Если снять с нее противные очки и камуфляжные штаны, останется все очень и очень хорошенькое: этакая маленькая, изящная, раскрашенная фарфоровая куколка. Настолько симпатичная, что какое-то время я ни о чем другом и думать не могу и только повторяю как попугай «ага, хорошо», и этот вялый клич вряд ли придает воодушевление вверенным мне войскам. Тогда мне удается сделать отчаянный жест, который, по идее, должен бы означать «ну что ж тут поделаешь, я уверен, что вы сделали все, что смогли», и Луиза снова бросается к телефону. Вообще-то я ловлю себя на том, что уж очень часто не могу оторвать взгляда от ее почти невероятно привлекательного лица, зверски искаженного этой пугающе черной пластмассовой оправой. И если я где-нибудь в этой книге случайно брякнул о том, что мужики при виде очкастых девиц сразу отворачиваются, так не верьте, это все чушь собачья.