Водка + мартини - [31]

— О’кей, — говорю я ей, — время пошло.

Я чешу у себя за ухом. Она тоже чешет себя за ухом. Я постукиваю себя по носу. Она постукивает по своему. Беру сигарету из своей пачки. Закуриваю. Выдыхаю дым. Она делает то же самое. Делаю добрый глоток мартини. Она тоже. Поглаживаю себя по подбородку. И она поглаживает себя по подбородку. Барабаню пальцами по столу — она следует моему примеру. Все происходит в полном молчании — ни один из нас не произносит ни слова. Она заинтригована, не отрывает от меня взгляда. Я гляжу на часы, запускаю пальцы в волосы, переплетаю пальцы, пощелкиваю костяшками. Она повторяет мои действия.

И потом я беру свой бокал, подношу его к губам — она делает то же самое — вытягиваю губы и медленно, торжествующе пускаю чистую струю не проглоченного мной коктейля обратно.

Твой ход, голубушка.

Она смотрит на меня не отрывая глаз, и вдруг — глазам своим не верю — вдруг чистая струя не проглоченного ею коктейля струится из ее рта в стакан. Я теряю дар речи.

— Я знала этот прикол еще в шестом классе, понял? — говорит она. — Тебе платить.

3

Итак, Бородатая Дама сегодня утром буквально излучает осуждение: то одергивает юбку, то ерзает на стуле, словно ее кусают блохи.

— Вы проснулись в ее квартире.

— На ее диване. Мы ничего такого…

— Что-о?..

— Я хочу сказать, что совершенно уверен, что ничего такого не было…

— Так-так…

— Хотя вряд ли я помню, чем все кончилось…

— Вы, мягко говоря, слегка выпили…

Что ж, можно сказать и так.

— Вечер был такой чудесный, что мне кажется, я не хотел, чтобы он кончался. Поэтому я предложил пойти ко мне. (Выкурить косячок-другой.) А она сказала, лучше зайти к ней, потому что ей надо покормить Чертика. Так зовут ее кота. Странно, а я ведь никак не думал, что она кошатница.

— Что вы понимаете под «кошатницей»?

— Ну, знаете, такая унылая старая дева. В ванной всякие самоучители — как избавиться от этого, как стать таким-то, — и везде кошачья шерсть.

— А у нее, значит, не было в ванной таких книг?

— Только журнал «Мода». Это совсем не то.

У меня слишком тяжелое похмелье, чтобы сопротивляться неуместным и глупым вопросам. Поэтому я умолкаю; события предыдущего вечера проходят перед моим взором, словно кадры какого-то изрезанного монтажными ножницами фильма. То мы сидим в «Фармаси», а уже через секунду (монтаж) вылезаем из такси возле ее дома на Куинс-парк. Потом без всякого перехода черный кот трется о мои ноги в прихожей. Затем мы уже в гостиной, комнате пленительно прекрасной и неряшливой одновременно, и она скручивает косяк, а я стараюсь сконцентрироваться на названиях ее CD-дисков и восхищен тем, что в ее коллекции есть «Я тот, кто тебе нужен» Леонарда Коэна. Но включить проигрыватель выше моих сил, и когда она нагибается и нажимает на нужные кнопки, я вдыхаю запах ее духов, и это тоже меня трогает и удивляет. Мы курим, разговариваем, слушаем великого поэта с грубым голосом, она сворачивает еще один косяк, и в какой-то момент я, должно быть, засыпаю, потому что, когда просыпаюсь, оказывается, что уже шесть утра, я лежу на диване и Чертик дышит мне в лицо. И лишь сидя в такси, везущее меня домой — вызвал его по телефону, — я вспоминаю небольшой эпизод нашего с ней вечера. Грезил ли я или это случилось на самом деле? Мы с ней на ковре. И наш прощальный поцелуй, перед тем как заснуть, длится несколько дольше, чем это полагается двум коллегам, расстающимся после удачно проведенного вечера. Поэтому мы пробуем еще раз. Коллеги мы, в конце концов, или нет? Получается не лучше. А в третий раз, пожалуй, вообще ни в какие ворота.

Но это, как говорят про «черные дыры», и есть «горизонт событий» или «сфера Шварцшильда» этой ночи. Больше ни лучика света не блеснет из сферы гравитационного давления алкоголя, наркотика и усталости.

Только сейчас, когда я лежу вот тут и размышляю обо всем этом, у меня в голове как будто возникают несколько моментальных снимков. Когда я бредил или грезил, в сознании, должно быть, остались какие-то зацепки, а вот теперь я их припоминаю. Две теннисные ракетки (его и ее?), интимно прислонившиеся одна к другой в прихожей. И на крючке, прибитом к двери ванной, мужская рубашка темно-синего цвета — вне всякого сомнения, рубашка Ника.

— В общем-то, есть тут что-то, что меня слегка беспокоит, — говорю я Августе Так.

— Боюсь, наше время почти закончилось, — отвечает она, — но так и быть, только быстро.

— На прошлой неделе я разговаривал с одним старым другом. Он журналист, работает в газете. Его специальность — шоу-бизнес. И я подозреваю, что сообщил ему что-то такое, что не следовало ему сообщать. Но понимаете, было уже поздно, мне ужасно хотелось спать, и…

— И, возможно, вы были нетрезвы…

Ой-ей-ей!

Я, конечно, понимаю, что, даже если твой враг повержен и лежит отдыхает, трудно порой удержаться от соблазна и сделать вид, будто забыл известное правило «лежачего не бьют». Да, Остин Пауэрс прекрасно выразил ощущение того, кто лежит: очень даже «ой-ей-ей».

4

Да, нехорошие пятьдесят минут провел я с Бородатой Дамой, причем за сорок фунтов — сорок фунтов за раз! — или, другими словами, восемьдесят пенсов за минуту — некоторые дорогущие телефонные компании дешевле обходятся; это и называется терапия. Но как описать три минуты сорок секунд песенки Тодда Рандгрена под названием «Я видел свет»? На Уэстуэй я врубил ее на полную громкость. Может, они окажутся самыми волнующими, самыми приятными минутами за целый день. Да что там за день, за целую неделю. А то и за несколько лет. Нет, терапевтический эффект здесь налицо, ведь я чувствую себя гораздо лучше. Причем бесплатно. И пускай сочетание скорости и поп-музыки не решает твоих проблем, но лишь маскирует их, зато я получаю то, что выражается всего двумя словами: чистое удовольствие.