Водителям горных троллейбусов - [21]
Малышка оказалась страшной оптимисткой и сторонницей позитивной психологии, а заодно студенткой какого-то телевизионного вуза. гоняла на , пироги и делилась планами возрождения киргизского кинематографа на материале Айтматова, я же таращила глаза, поскольку столь обильно цветущую плоть видела только у . Надо сознаться, в этом есть что-то поэтически-эстетическое!
В правлении садового кооператива тем временем тоже продолжались . Морально ущемленный генерал, хоть и стребовал с киргизов штраф за попорченную канаву, на этом не успокоился и написал . Председатель же кооператива, узнав про штраф, взъелся на генерала за превышение полномочий и велел деньги обиженному нацменьшинству вернуть, а на дверь магазина , обличающее генерала в подрыве авторитета правления. Обесчещенный генерал продолжает злиться и излучать в пространство волны ксенофобии. Волны плохо действуют на папину голову — ему мерещится, что он очутился на спутнике, где его донимает космический холод, поднимает крик и только услышав треск поленьев в печке. Но важен именно треск — температура воздуха его не интересует.
(ревнивец методично бомбардирует ее посланиями «Я тебя люблю!» и «Я тебя убью!») успеваю краем уха уловить эротические телефонные разговоры с неким , который хочет ее, опять и немедленно, в три часа ночи (, теперь я поняла, кто накидал окурков в клумбы, пока я отсутствовала — любвеобильный сириец побывал и здесь!). Через час просыпаюсь, потому что мне снится пожар, а папа монотонно кричит: «Холодно! Холодно! Холодно!». Пожар снится потому, что Алтынай, растапливая в сонном состоянии печку, случайно бросила туда хирургическую перчатку, и воняет горелой резиной. Малышка же богатырским сном, скинув одеяло (в доме африканская жара), обнажив обильные телеса и храпя, как три Добрыни Никитича.
В общем, песня.
Никакую маску подходящей я себе так и не подобрала.
Зато у меня третий день жутко в середине лба, где третий глаз.
Починяю забор, поднимаю взор — мама дорогая! По улице, важно выпятив грудь, ходит натуральный дервиш в восточном халате и тюрбане. Начинаю неприлично ржать — а он возмущается: «Не ходит, да?»
Откуда берет деньги рука ?
Королева юга.
Иногда кажется, у нее в жилах огонь.
Она меня гоняет в хвост и в гриву, дабы держать в тонусе — заставила кататься на велосипеде и плавать в ледяной речке, потом кормила пловом и рассказывала, как будет принимать меня в Киргизии. По-родственному, но в качестве самого почетного гостя!
— денег не беспокойтесь — только приезжайте! Мои друзья свозят на Нарын — вы знаете Нарын? Это красивый место! Я вам мужа хорошего найду! У меня все друзья — министры или наркомафия.
— Ничего себе диапазон! Министры и наркомафия!
— Так у нас это — одно и то же.
— А муж мне зачем?
— Чтоб на руках носил!
Она обо мне заботится! Я прямо слезу пустить готова. И о папе тоже заботится. Он ожил — то ли от непритворного внимания, то ли от снадобий — Алтынай закапывает в землю бутылочки с самодельными микстурами, и когда они наберутся от земли сил, — раскапывает. Жует травки, делает из них какие-то примочки. Пролежни у него исчезли, да и голова сильно прояснилась.
Полюбила ее прямо как дочку.
— Анечка, я бы вас удочерила!
Но у нее есть своя мама.
Забавно — знаю одну болгарскую поэтессу, которая одевается только в белое. Небольшие национальные цветовые различия, а заход один! Мне тоже, что ли, во что-нибудь такое пожизненно одеться? В , к примеру?
— Правда, стихи, Лариса Петровна, только не смейтесь!
— А чего мне смеяться? Я и сама пишу. Писала, то есть.
— Она всегда пишет. Про любовь. Ох, она несамостоятельный! Отец ей работать никогда не разрешал, а когда он умер — только плакать может! Как маленький! Она так его любил! Я маму жалею. И брат мой такой несамостоятельный! Я им спрашиваю — что бы вы без меня делали?
А я — что бы я без нее делала?
Жизнь и смерть перетягивают канат — здесь и сейчас. Мне бы в одиночку не удержать.
— Аня! У вас когда-нибудь умирали на руках больные?
— Было такое самое… Я тогда в больнице работал. Человеку плохо после операции, умер в мое дежурство. Анестезиолог как раз был дежурный врач, я его звал, но он в кабинете врачихой. Так противно, не люблю вспоминать.
Тяжести декоративных, но несъедобных груш не выдержала громадная ветка, рухнула на электрический провод и устрашающе закачалась. Мои попытки пилить ее со стремянки заметил давешний дервиш и предложил помощь, тут же отвергнутую по причине неплатежеспособности.
— ! — сказал азиат. — Разве помогают только за деньги? Подержи халат!
