Вместе с комиссаром - [56]
Егор, взглянув на Агапку и увидав, что та не призналась, ответил, словно ничего не зная:
— Какой крест?..
И Перебейнос, поверив в его невиновность, треснул кулаком по лицу полицая, сменившего Егора.
— Так это ты не уследил, негодяй?
Долго еще в поповском доме искали крест, но кончилось это для Егора тем, что он был отпущен.
А вечером, встретившись с ним на улице, Агапка шепнула, что тот важный поп уехал, хотя и без креста, и, подмигнув, сказала:
— Может, и сегодня придешь? Перебейноса не будет…
Так Егор стал Агапкиным полюбовником и владельцем большого золотого креста, мысли о котором не оставляли его все эти годы.
Немного отдохнув в рощице, Егор пошел еще быстрей. Миновав ручей, через который теперь перекинут был новый мостик, и поднявшись на взгорок, он увидел свое Любово:
— О-го!.. И тут все изменилось!
На поле у леса (это место называлось у них «за полосками») виднелась длинная бело-серая постройка с невысокой башней. «Верно, животноводческая или молочная ферма», — подумал Егор. Остановившись на самом верху, он напряженно вглядывался, ища свою хату. А как же, стоит! На том самом месте, и даже береза по-прежнему возвышается над стрехой. «Как там мои?» — подумал он, и сердце его забилось. Он вынул из кармана пиджака шелковую косынку, купленную в Магадане для матери, и складной хозяйственный ножик для отца, сделанный в лагере Егоровым дружком. Полюбовался еще раз подарками. «Пускай мало, — подумал он, — но все же старики будут рады». И, повернув напрямик по тропке через лужок, прибавил шагу.
Но, не доходя каких-нибудь полкилометра, еще раз остановился возле дикой груши на пригорке.
«А может быть, я зря сюда рвусь?»
Может, нашлись те люди, которых когда-то отводил в комендатуру, и только и ждут, как бы его подстеречь? Ведь он на допросе не все рассказал о том, как вел их на гибель. Отвел и все, утверждал Плигавка, но не признался, что те звали его в лес, а он сказал — не хочу идти к бандитам… Не признался и в том, что они пытались напасть на него, чтоб освободиться, а он стрелял над их головами, мог и убить которого-нибудь, так он был тогда настроен. Да и немало поносил Егор советскую власть, что весьма поощрялось немцами.
«А может, повернуть, пока не поздно? — заколебался Егор. — Возьмут да и упекут еще на десяток лет. Все может быть!» — Он постоял несколько минут в глубоком раздумье. Но желание увидеться с родителями взяло верх, и он твердо и решительно направился к дому.
Когда подошел ближе, увидел, что все соседи, даже самые бедные, заново построились. Светло, празднично глядели на улицу их бревенчатые и кирпичные домики. Одна только Плигавкова хата стояла за ветхим забором поодаль от улицы и еще больше вросла в землю. Даже колодезный журавль ниже согнулся и позеленел от времени. Видно, мало его и тревожили старики.
Во дворе Егора первой увидела мать. Она выпустила из рук корзинку, с которой собралась куда-то идти. Как-то рванулась навстречу, но, раскрыв рот, онемела и не могла шагу ступить. Егор подбежал, обнял ее — постаревшую, сгорбленную, с покрасневшими заплаканными глазами — и молча повел в хату.
— А где батя? — спросил сын у матери, когда почувствовал какую-то пустоту в хате и особо отметил, что не лежит под образами, как он помнил с детства, порыжелая книжка.
— Нету батьки, нет моего Сахоньки, бог прибрал, — заголосила мать. Но тут же засуетилась у печи, забренчала сковородкой.
— Давно помер? — безучастно, словно и не испытывая горя, спросил Егор.
— Еще прошлый год на покрова, — ответила мать. — Бедую одна.
— Ну ничего, мать, теперь заживем!.. Вот тебе подарок, — и он вынул из кармана косынку, повязал на голову старушке. — А вот и она, самая важная, — и Егор вынул из другого кармана аккуратно сложенную бумажку с печатью.
В той бумажке удостоверялось, что Егор Плигавка работал в лагере хорошо и даже отмечен премиями, а теперь может жить и работать на воле.
— Вот видишь, мать, — и он с гордостью все держал и держал документ перед нею, — что было — прошло! Теперь твой Егор выйдет в люди, выйдет. Дорога ему открыта…
А мать, он заметил, как-то недоверчиво посмотрела на эту бумажку и вздохнула…
— Чего ты вздыхаешь, мама?
— А-а, не по себе мне как-то…
— Так ведь больше этого не будет! — сказал сын, но, почувствовав, что мать не очень-то верит его словам, встревожился. Почему-то вспомнил о своем одногодке, с которым вместе когда-то рос.
— А Василь Руткевич где теперь?
— Так он же у нас председателем, — как-то безразлично ответила мать, ставя яичницу на стол.
— А-а-а… — удивленно протянул Егор. — Ишь ты, как возвысился!
— Возвысился, да еще как, весь в медалях. Как пришел с войны — все вверх и вверх…
Егор посмотрел на яичницу, на пустой стол, спросил:
— А нет ли у тебя, мама, чего-нибудь в приправу?
Та глубоко вздохнула и полезла в сундук. Вынула литровую бутылку самогона. Она хотела отлить Егору стакан, но тот забрал всю бутылку:
— Не бойся!.. Теперь ученый. Столько лет в норме держали. — И налив полный стакан, опрокинул сразу.
— Ну ладно, — через некоторое время, уже охмелев, сам перед собой храбрился Егор. — Председателем Руткевич так Руткевич. Хоть он и зол на меня, но что теперь может сделать? Работу должен дать, а там я пойду и пойду… Я ученый теперь!.. — Егор подливал и подливал себе в стакан.
