Вместе с комиссаром - [54]

Мы проводили Доньку на кладбище. Назавтра на небольшом холмике появился березовый крест, который поставил отчим. А когда через несколько дней мы проходили мимо Донькиной могилы, мы заметили на кресте две черно-белые ленточки, которые под ветром разлетались так, будто хотели вырваться на волю. Говорили, кто-то видел, что привязала их Прузына. А мы глядели на беспокойные ленточки и думали, что так же всю жизнь рвалась на волю Донькина душа…

Май — июнь 1972 г.

ВЕЧНОЕ ПЯТНО

1

— Вот и конец, — вздохнул Егор Плигавка, сойдя с поезда на ближней к дому станции. На вокзале он никого из знакомых не встретил, не нашлось и попутной машины. — А-а, — махнул он рукой, — дойду. Тем более всего вещей — один рюкзачок за спиной, подумаешь — двадцать километров. Да еще по чистому воздуху, довольно времени пробыл я под землей. — И он спорым шагом двинулся вперед.

А возвращался Плигавка домой с Севера, отбыв в лагере свой срок за то, что при немцах служил полицаем. В своих же местах. Пошел он в полицию девятнадцатилетним парнем. Не то чтоб уж очень стремился к этой службе, да видел, что там неплохо жилось: дуй самогон, ешь сколько хочешь, а не пропадай, как некоторые, в лесу.

И теперь Егор спешил к себе в деревню не в таком уж плохом настроении. На нем был приличный суконный темно-зеленый костюм, который он приобрел на Севере за те небольшие деньги, что начислялись ему за повышенную выработку. А в кармане еще лежала хорошая бумажка, где отмечалось, что работал он без всяких нарушений и даже не раз ставился в пример другим. Его бледноватое лицо с родимым пятном вроде синего жучка у левого уха и в мелких, въевшихся в кожу крапинках не то соли, не то угля расплывалось теперь в улыбке… «Пусть попробуют придраться!.. У меня же документ!.. Я свое отбыл!.. А что служил в полиции, так один я, что ли?..» Правда, немножко беспокоило, зачем купил костюм такого цвета — темно-зеленого, — могут подумать, что нарочно под немецкий, военный, но и эту мысль отогнал: в советском же магазине куплен, мало что кому втемяшится в голову.

Егор шагал и шагал по дорожке, по которой когда-то не раз возвращался из пристанционного поселка домой. А неугомонные мысли так и вертелись в голове, перескакивая с одного на другое: то всплывали перед ним картины далекого детства, то те глубокие шахты, в которые спускался на Севере, а то мать, которую видел всегда, как она накрывает свежей полотняной прохладной скатертью стол перед едой, то Агапка, старше его годами, с которой погуливал иногда, чтобы не связываться с молоденькими. Вспомнился и отец в вечернем сумраке перед образами над раскрытыми желтыми страницами Библии. Но больше всего мысли возвращались к двум моментам в его прежней домашней жизни: забылось ли, как он отводил в районную комендатуру двух неизвестных, видно советских, людей, и еще — сохранился ли тот золотой крест, который Егор закопал глубоко под разлапистой елью в гуще леса, там, где скрывался некоторое время, когда дело обернулось для него совсем плохо.

Он шел полевой дорожкой, минуя рощи, в самую провесень, и тут и там из зеленого мха на него поглядывали голубые пролески. Дорога была тихая. Лишь несколько раз прошумели линялые деревенские газики. Но никто не остановился, видно ехали незнакомые. Наверное, думал он, уже и забыли о нем. И он был этому даже рад.

Оглядываясь вокруг, Егор заметил, что многое изменилось. Так что и не узнать. Понаставлено электрических столбов с проводами, расходящимися в разные стороны, да, как дородные молодицы, тут и там выглядывают белые башни в зеленых косынках, видно силосные, и огромные каменные хлевы и склады…

Повырастали и новые бревенчатые, а чаще каменные домики колхозников близ дороги. Немало попадалось и понурых хаток с почти вросшими в землю окошками, «Видно, и наша такая?» — думал он.

И вспоминалось Егору отцовское гнездо. И конечно, старый отец. Чуть сгорбленный, рыжебородый. С острым беспокойным взглядом, который, казалось, всегда что-то ищет. Егор не помнит отца без работы. То он в лесу, где пристроился в лесничестве делать подсочку, — там, кроме небольшого заработка, имел возможность вспахать делянку, подсочка же давала ему право держать лошадь; то он за плугом или бороной. А еще помнит, как отец следил за дикими пчелами, найденными им в лесной глуши в лишь ему ведомых дуплах, и то, как под осень возвращался из лесу с целым бочонком меда. Хватало его на всю зиму и себе, и на продажу. В колхоз отец не пошел с самого начала.

— Что я там буду иметь? — говорил он жене и сыну. — А я всегда способ прожить найду. На весь мир не наработаешь, а для себя при уме всегда добыть можно, А еще будет ведь и перемена, — бубнил он, переворачивая порыжевшие листы добытой недавно где-то Библии. — Вот что говорит пророк Исайя: «Скажите пугливым душой: будьте тверды, не страшитесь, вот бог ваш, приидет отмщение, воздаяние божие. Он приидет и спасет нас».

Сам старый Плигавка, как он не однажды и доказал на деле, хорошо умел спасаться.

«Вот ты гляди, Егорка, — говорил он сыну, еще подростку. — Люди пошли в колхоз, а я нет!.. А кто лучше живет?.. Ты сам видишь… — И отец, похваляясь, загибал палец за пальцем. — Хлеб мы имеем, — хвакт, хвакт, — пускай я в лесу, а уж клочок какой ни на есть вспахан… Яичню на праздники печем, — хвакт, — да и со шкваркой, с молочком каждый день, — хвакт, хвакт!.. А сена на коровку, в лесу-то травы много, надо только уметь ее взять… Да и медок, как говорится, от кашля, и для себя, и на денежки, — хвакт!.. Вот ты и учись, как надо жить, первым никуда не суйся… А коли что не нравится — терпение и терпение, как говорит пророк Исайя: будьте твердыми, это значит, терпеливыми, и приидет воздаяние божие…