Вместе с комиссаром - [16]

Но вышло все не так, как мы ожидали. Вдруг до наших ушей долетели глухие одиночные выстрелы. Мы выскочили на дорогу. Послышалось еще несколько выстрелов, уже более громких. А потом как вихрь промчались мимо нас запряженные санки с привставшими в них фигурами. Мы, конечно, ничего не могли сделать, только пальнули несколько раз вверх. Миг спустя, не обращая на нас внимания, пролетели пограничники. Мы побежали вслед. Может быть, через километр на небольшой лесной полянке нагнали всех и при свете месяца увидели такое зрелище: жеребец Маковских был привязан к сосне, а в санках среди разных мешков и ящиков лежал убитый Кузя Маковский. Антось сидел рядом, опустив голову. Вокруг стояли пограничники.

— Ну вот, хлопцы, спасибо вам, кончилась их песня, — сказал нам Костин. — Не хотелось стрелять в человека, не остановились, виноваты сами. Мы едем на заставу, а вы — домой.

Антось Маковский так злобно поглядывал на нас, будто ножами протыкал насквозь. Но мы его уже не боялись. Знали, что не скоро вернется сюда. Во всей округе жизнь станет спокойней. Правда, остался еще Марка, но, верно, и он утихомирится.

Да только через некоторое время поймали и Марку, когда он на плечах нес из-за кордона мешок контрабанды.

Так и окончилось бурное, но недолговечное житье контрабандистов Маковских. А мы еще долго надеялись, все ждали, когда же нас позовут в пограничники.

«КРАСНЫЙ КАРАНДАШ»

Пять лет, как установилась у нас советская власть. За это время все вокруг преобразилось так, что не узнать. Помолодели деревни. И если раньше наше село можно было сравнить со старой, согнутой горем бабкой, безнадежно уставившейся в землю, то теперь оно — как крепкая, дородная молодуха — глядело ясными глазами-стеклами в даль дорог, откуда, казалось, ждало еще лучших вестей. Повеселели разросшиеся крестьянские полоски, густыми волнами заходила на них рожь и пшеница, да и люди стали оживленнее: чаще слышалась девичья песня в поле, в лесу. И переливы гармоник по вечерам сзывали молодежь к бывшей барской усадьбе.

Хорошо себя чувствовал и я. Газеты и журналы, приходившие в избу-читальню, были в полном моем распоряжении. Много часов просиживал я за ними. Ах, сколько нового узнавал я каждый день! Радовался добрым вестям, но попадались на глаза и дурные, которые меня огорчали. Тем более что и у нас не все было в порядке. Немало было таких, которые использовали новые возможности только для собственной корысти. И прежде всего перед моими глазами вставали трое. Это объездчик лесничества Викентий Шилька, неведомо откуда присланный к нам; он сразу же занял несколько комнат в имении. А к нему чуть не каждое воскресенье тянулись подводы с мешками зерна, с поросятами и разной живностью. Государственный лес был велик, кто там мог сосчитать, сколько сосен шло на сторону, помимо нарядов, выданных лесничим.

За один год раздался вширь новоназначенный мельник Микодим Мякота. Появился он у нас худым, как жердь, а разбух от государственных фунтов, которые брал за помол. Еще больше, чем Микодим, разбухали поросята, что хрюкали в его хлеву.

Не дремал и наш Тимошка Сакун. Он мало хозяйничал дома, а больше жил в лесу на островке, в таких густых зарослях кустарника, что, как говорится, и днем с огнем не найдешь. Только по дымку, который высоким столбиком поднимался вверх в безветренную погоду, можно было его отыскать. Стоял на островке у Тимошки Сакуна отличный самогонный аппарат, в котором перегонял Тимошка фунты, собранные мельником, в крепкий напиток. Прибыль же от сбыта этого «пития» Сакун делил с Мякотой.

Я читал газеты и видел, что нечто подобное есть и в других местах, и удивлялся, как резко об этом пишут в корреспонденциях. А почему у нас, думал я, не находится такого человека, который все это раскрыл бы через газету? Единственный милиционер в волости не мог справиться со всеми злоупотреблениями, а когда я его упрекал за это, говорил:

— А ты сделай так, чтоб я их поймал.

И вот однажды, когда особенно удачная заметка в уездной газете «Бедняк» разоблачала какое-то преступление, а под заметкой я увидел колючую подпись — «Шило», я подумал: а почему бы мне самому не взяться за перо? В тот же вечер, оставшись один в избе-читальне, я при лампе долго писал и переписывал свою первую корреспонденцию. Про объездчика. Я подробно рассказал, как живет Шилька не по средствам, называл фамилии тех, кто возил ему (и что) за отпущенный лес. Писал и о том, как останавливаются у него контрабандисты, какие гулянки там идут, как занял он барские покои. Прочитав в газете, что корреспонденции надо писать на одной стороне листа, я стал подклеивать страничку к страничке. Когда же окончил заметку и вытянул ее вдоль, она даже не поместилась на столе. Теперь, когда все было написано, передо мной встал главный вопрос — как подписаться? И я решил, что если можно подписываться «Шило», так не хуже будет выглядеть «Красный карандаш». Так и подписал, хотя до тех пор красного карандаша и в глаза не видел.

Дело было сделано. Первое послание свернуто в трубку, перевязано веревочкой и адресовано в газету «Бедняк». Теперь оставалось только ждать. Ну и ждал же я! Каждую новую газету разворачивал чуть не дрожащими руками. Более того: я не мог их дождаться и каждый день ходил на почту за пять километров. Заведующий почтой Зеленка удивлялся — что это я так зачастил? И если к Зеленке я ходил лесной дорожкой даже насвистывая, то неся оттуда газеты, чуть не плакал от обиды.