Вместе с комиссаром - [17]

И вот однажды, только я вышел от Зеленки и развернул «Бедняка», как руки мои затряслись, а лицо обожгло огнем. На третьей странице увидел я такое желанное и давно ожидаемое: «Красный карандаш». Ах, как ярко и красиво были напечатаны буквы моей тайной подписи. А заголовок — еще крупнее: «Объездчик — хапуга». Я был рад, что не видит меня тот же Зеленка, а то он сразу догадался бы, кто такой «Красный карандаш». На лесной дорожке я несколько раз перечитал свою заметку. Мне уже виделось, как подпрыгнет Винцук Шилька, читая о себе.

В избе-читальне я положил «Бедняка» на самом видном месте. Пускай, думал я, все прочитают и увидят, что и у нас есть человек, который так ловко может разоблачать разных мошенников.

Но ждать пришлось долго. День был в самую страду, косили и жали, только вечером заявился ко мне первый читатель. Это был мой друг Минка. Когда я показал ему заметку, Минка, читая, хватался за бока от хохота.

— Кто ж это написал? — радостно удивлялся он. — «Объездчик — хапуга»: ах, как здорово!.. Ну, Шилька же, живой Шилька!.. Даже и «рука руку моет», как он любит говорить… Ну кто ж это у нас такой мастер? Может, ты, Федя? — допытывался он.

Я отпирался, хотя мне и очень хотелось похвастаться. Даже ближайшему другу боялся я признаться. Еще ляпнет где-нибудь, проговорится. Нет, никто пока не должен знать, кто такой «Красный карандаш».

Все, кто приходил в тот вечер в читальню, спрашивали, не знаю ли я, кто написал такую хлесткую заметку. Но я молчал.

Главный герой, Винцук Шилька, узнал о газете только через несколько дней. И то не дома, а будучи в объезде. На пустой повозке в этот раз вернулся. Злой такой, что даже свою любимую лошадь, выпрягая, огрел несколько раз переплетенным проволокой кнутом так, что та от неожиданности даже в поле кинулась. И сквозь окна слышна была бешеная Винцукова брань. Видно, срывал злость на женке. И хотя говорили, что жена советовала ему молчать, чтоб люди не видели, как это его задело. Винцук не выдержал. Нахлеставшись самогона, ходил по селу вместе с Тимошкой Сакуном и кричал с угрозой:

— Красный карандаш, красный карандаш… Будет у тебе морда красная от крови, мерзавец ты этакий!..

И Тимошка Сакун, догадываясь, что очередь может дойти и до него, решительно поддерживал своего; друга:

— Так, так его, дорогой Винцулька! Изрубить надо… изрубить этот красный карандаш.

— Будет, будет морда красной… Это ж надо так наклепать на честного человека, — не унимался Шилька.

Все с удивлением смотрели, как шатались по селу в тот вечер Винцук и Тимошка, пока не укрылись в Тимошкиной хате, где уже, видно, за новой бутылкой изливали свои обиды.

Зато очень радостно было «Красному карандашу». Я ночью уснуть не мог, все представлял себе встревоженного Винцука и думал о том, что пора теперь взяться за мельника Микодима Мякоту.

Подбадривало меня еще и то, что вскоре приехала ревизия из лесничества, и Винцук Шилька был снят с должности объездчика, лишен маркировочного молотка с буквами ЛБ, которым ловко спекулировал, и остался лишь лесником. Выехал из барского имения в село, где снял у одного крестьянина хату.

На этот раз я писал короче, потому что приметил уже, как сокращена была моя корреспонденция. Если б поместили ее целиком, она б заняла добрую половину газеты. Но и про Микодима Мякоту писал я подробно, чтоб было из чего выбрать. За Микодимом известно было немало разных дел, главное же мошенничество заключалось в том, что он просверлил в лотке чуть заметную дырочку — и за сутки помола ему безо всяких хлопот набегало полпуда муки. Вот тебе и пироги, и свиньи, и готовая чарка. Отослав заметку в редакцию, я опять зачастил к почтовику Зеленке.

А мельник Микодим и самогонщик Тимошка не дремали. И хотя действовали более скрытно, но люди говорили, что по вечерам они собираются, приглашают и своего дружка Винцука, пьют и все о чем-то сговариваются, видно, боятся, что «Красный карандаш» возьмется и за них.

Их угрозы и происки не были бесплодны. Однажды, придя утром на работу, я нашел в дверях мятую записку, неуклюжими печатными буквами было написано:

«Слушай, ты, красный карандаш, лучше бросай, бумагу не марай, а то будешь бит, хорошо знай».

«Ого!» — подумал я и засмеялся, что так складно написали: не иначе, тут сынок Винцука, который учился в городе, приложил руку. Приезжая к отцу, он брал в читальне чаще всего книжечки стихов.

Я стал остерегаться, даже почтовика Зеленку взял под подозрение. Тем более что, как мне рассказывали, он однажды сидел в компании со всеми на мельнице за самогонкой до самого утра.

Мне начали мстить, это почувствовал даже отец. Как-то в дождливую осеннюю ночь сгорело наше гумно, где было еще много немолоченого хлеба. А в избе-читальне я нашел новую записку:

«Слушай, ты, от красного карандаша загорелось гумно, а будешь вредить людям, сгоришь и сам».

Я уже знал, что это дело их рук, и только удивлялся, почему они ведут себя так нахально. Все же я продолжал свое, а будучи в волости, рассказал обо всем секретарю волкома партии и отдал записки старшему милиционеру Роману Мисуне.

Заволновалось все село, разделилось на части: одни, не таясь, осуждали злодеев, другие твердили — зачем этот «Красный карандаш» всюду сует свой нос. Как делали, так и будут делать, что хотят. А третьи, к сожалению среди них был и мой отец, говорили, что так ему и надо, «Красному карандашу», пусть не мутит народ в деревне.