Вместе с Джанис - [18]

— Я хочу остаться с тобой, — успела я выпалить до того как он закрылся в ванной.

Джанис уже дымилась.

— Мы уезжаем на репетицию через пятнадцать минут, Сэм, — окликнула она его. — Будь внизу, хорошо?

Затем, повернулась ко мне, взгляд её глаз ожёг меня холодом:

— Ух–ты, — сверкнула она глазами, — ты готова стать величайшей подстилкой мира, лишь бы быть рядом с ним!

Она резко развернулась на каблуках, да так что чуть пол не задымился, и вышла, с треском захлопнув за собой дверь. Удар был настолько силён, что со стены даже отвалился кусок штукатурки. Снова из ванны вышел Сэм.

— Опять она пьяна? — равнодушно спросил он. Он ни чуточки не злился. Он так же как я с ним, беспомощно стремился привлечь к себе её внимание. Войди она сейчас в номер и метни в него своими экскрементами, он и тогда бы не повысил на неё свой голос.

— Знаешь, я ничем не многу помочь, когда она злится, — сказала я. — Я понимаю тебя и хотела бы остаться здесь с тобой.

— Думаю, она хорошо тебя знает.

Ничего нового он мне не сказал, это было в точности именно так.

— Да, — подтвердила я, — так говорят все, кто нас знает.

Не успела я ещё прийти в себя от этой омерзительной сцены, как он, быстро одевшись, крикнул мне стоя в дверях:

— Жди здесь. Никуда не уходи.

60

Почему не сказать: «Я вернусь тогда–то и тогда–то». Или: «Встретимся в Коламбии», или «Встретимся в таком–то ресторане тогда–то». А он просто кинул: «Жди здесь. Никуда не уходи». У него была я, по крайней мере, на тот момент, и он мог заставить меня танцевать под свою дудку столько, сколько ему захочется.

И я ждала его. И ждала. Насколько я выучила его манеры, он мог выйти за сигаретами, затем вернуться и вместе бы отправились на студию. Не судьба. Вот так, уже к утру, проплакав семь часов, зазвонил телефон. Джанис.

— Чем ты занята, солнышко?

— Да сижу просто… телевизор смотрю, — солгала я. — Нет, — оборвала я себя, рыдая в трубку. — Сижу здесь, жду Сэма. Не знаешь, где он?

В трубке послышался тяжёлый вздох Джанис.

— Он здесь, дружок. Был здесь всю ночь. Мы репетировали, прослушали несколько новых гитаристов. Знаешь, ничего особенного, обычное наше старое дерьмо.

— Угу.

— Знаешь, что? Почему бы тебе не приехать? Мы в студии Коламбия, на Бродвее, недалеко от 42–й улицы. Прыгай в такси. Через десять минут будешь здесь.

Сэм даже не поздоровался, будто я была всё время с ним здесь, или будто меня и вовсе не существовало. Ни одного слова мне. Ни извинений, что забыл, мол, позвонить. Ничего. Не в пример Джанис. Она была рада мне, буквально приняла меня с распростёртыми руками.

— Эй, дружище, — произнесла она, проталкивая меня в операторскую, и, усадив на диван, стала знакомить меня с худым бородачом. Что–то уж очень знакомое было в его живом обаятельном лице.

— Это моя лучшая подруга Пегги, она из Сан–Франциско, — сказала она.

И я тут же узнала его! Она решила познакомить меня с моим самым любимым фолк–певцом, ну, конечно же, это был Ричи Хэванс!

61

Она обернулась к остальным, склонившимся над микшерским пультом.

— Вам обязательно надо познакомиться с этой цыпочкой, — обратилась она к ним. — Во всём мире нет ей равной.

Загорелая под ямайским солнцем, весящая всего сто двадцать и ещё не подсевшая на героин, и поэтому, как я думаю, выглядела я тогда отлично. Один из парней, казалось, не мог оторвать взгляда от моих сисек, которыми в те донаркотские времена я могла вполне гордиться. Все немедленно стали меня обхаживать, дав понять, что нахожусь я у себя дома. Вся эта возня ещё более возбуждала во мне одно горестное чувство, пока я сидела, и как через замутнённое эмоцией стекло, видела себя, знакомящуюся, пожимающую руки, и Джанис, то и дело воркующую: «Это Альберт Гроссман, ты его знаешь, наш импресарио», «Это тот–то, это такой–то», мои глаза были устремлены в окно операторской, на Сэма Эндрю, настраивающего в этот момент какой–то усилитель. Он так ни разу и не повернул головы, не посмотрел в мою сторону, не шелохнулся.

Когда пробная запись оказалась завершена, вошла Джанис — к раздражению Альберта и всех звукоинженеров она всегда дотошно интересовалась моим мнением, вроде: «Что ты думаешь по этому поводу?» и «Тебе понравилось, как я завершила этот номер?», при этом каждый раз совершенно откровенно меня тиская. Я и в этот раз искренне ей отвечала, удивляя всех присутствующих своими профессиональными замечаниями, что стоит переделать, а что требует доработки. Мне многое нравится из того, что она делала. Но иногда не нравилось совсем, и тогда я прямо об этом ей заявляла. Её привлекала моя прямота. Поначалу я думала, что она старается сделать мне приятное, подбодрить меня, следуя моим пожеланиям, чтобы я подумала, что что–то для неё значу. Но позднее стала замечать, что ей на самом деле не обойтись без моих замечаний и советов. И на этот раз она занялась крошечными изменениями чуть ли в каждом номере, руководствуясь только моим впечатлением.

62

Ни Альберту, ни звукоинженерам такой поворот не нравился, но что я могла с этим поделать? Я уже вся извелась, когда в операторскую вошла Джанис и попросила меня сбегать за Южным Комфортом. Боже праведный! Три часа утра. В Нью–Йорке все ликёрные лавки и большинство, если не все, бары уже закрывались обычно к этому часу. Я прошла миль пять сплошных учреждений, прежде чем мне попался первый таксист, и мы с ним стали рыскать по всему городу. Мы победили, хотя заняло это часа полтора, где–то в Челси, среди Западных Двадцатых, в порту, мы нашли бар, всё ещё работающий, несмотря на потушенные огни рекламы над входом.