Вместе с Джанис - [11]

37

Ничего не предвещало, да и думать даже я не могла о Джанис тогда, как о потенциальной любовнице. Мы с Кимми предавались щенячьему безрассудному счастью — наркотикам, взаимной любви, даже парней мы иногда вовлекали в наши игры. Мы избегали ситуаций один–на–двоих. Гораздо чаще, Кимми или я, уединялась в нашей спальне на Ашбери 635 с каким–нибудь студентиком, обычно это происходило днём, пока другая в гостиной смотрела телевизор, или готовила что–нибудь на кухне, или отправлялась в кислотное странствование. И потом, когда одна из нас, насытившись, выходила из спальни, а парень оставался лежать там, мечтая о своём, или покуривая сигаретку, или травку, то подходила к другой со словами, «Послушай, дружок, не бери в голову, он полный дурак». Или, наоборот, «Дорогая, если есть желание, зайди к нему. У этого джентльмена из соседней комнаты его бархатное копьё словно подключено к электричеству».

Вот такое оно было, это начало 1966 года. Район Хайт вырос из безликой колонии из каких–нибудь двадцати уродцев до авангарда, который все скоро будут называть субкультурой. Остался год до того времени, когда глупых туристов начнут пачками привозить сюда на экскурсионных автобусах, крикливых, суетливых, обвешанных своими Кодаками. Но ты уже чувствовала пульс во всём, что происходило вокруг нас. Здесь зарождались новые музыкальные направления, новые формы выражения — находящимися ещё в бедственном положении новыми рок–группами, такими как Аэроплан Джефферсона, Благодарный Мертвец, Кантри Джо и Рыба, ищущих своих собственных путей, а так же и Старший Брат и Держатели Акций.

Джанис я почти не видела в том году. Однажды я пересеклась с ней в Панхендл–парке, где она выступала со Старшим Братом, да ещё в каких–то крошечных клубах, разбросанных по всему Сан–Франциско. Но чем чаще стали говорить о ней, тем реже мне удавалось её увидеть. Но всё же, Судьба нас сталкивала, и раз от раза наши встречи становились всё ярче. Однажды, примерно с месяц, как я увидела её впервые в Матрице, она забрела в мой магазинчик и, узнав меня, слова понеслись со скоростью миля в минуту. Но чем я могла помочь ей? Просто хотелось сделать ей что–нибудь приятное, она казалась такой потерянной, одинокой. Казалось, звук моего голоса ей был так же важен, как для другого сочный кусок мяса.

Не прерываясь, она рассказала мне, как тяжело достаётся ей в Старшем Брате, чёрная пахота, репетиции, поиск себя как солиста. Мне вспомнились разговоры некоторых моих подруг о ней, что они замечали что–то странное в её поведении. И тут она, приблизившись ко мне, взяла обе мои руки в свои. То ли придав особое значение этому, то ли для жеста, она отпустила одну из моих рук. Затем, вместо того, чтобы снова взять её, она легонько прикоснулась к ней и стала поглаживать мои пальцы.

38

У меня уже был прежде опыт со всякими женскими штучками, но что–то особенное удержало меня, чтобы не отстраниться, хотя… со стороны все эти её прикосновения, её поглаживания выглядели довольно фамильярно. Чувствовалось что–то девственно чистое во всём, что она делала. У меня и мысли такой не было, что она мне подходит. Я только подумала, ну, вот ещё один уродец, ещё одна маленькая хиппи, которая умирает от недостатка человеческого внимания. (В то время я носила строгие костюмы пек–н–пек или сшитые на заказ небольшие итальянские шортики с обязательными туфельками на шпильках.)

Несомненно, Джанис была осведомлена уже о моих наклонностях. Как–то в том году она разговорилась с Питером Альбином, он тогда играл на гитаре в Старшем Брате. Альбин часто встречал меня с Кимми на Хайте, и наш вид его очень интриговал. Вот он и спросил Джанис:

— Э, что не так с этими двумя цыпами? Они, что, лесби?

— Не знаю, чел, — поспешила она его прервать. — Не знаю, да и знать не хочу. Ну, а что, если и так, то, что тогда? Они клёвые дамочки, как я вижу. И что это меняет?

Но в тот раз она вошла в магазин, по причине, которую мы никогда уже не узнаем. Перед тем как уйти, она взглянула на пару джинс, которые ей, видно, приглянулись. Она потрогала ткань, погладила, как если бы они были сшиты из самого редкого в мире шёлка. Я бросила взгляд на всё те же самые грязные, потёртые, линялые джинсы, в которых она была в Матрице месяц назад, и покачала головой.

— Эй, — бросила она. — Не могли бы вы оставить эти для меня? Я скоро получу денег и приду за ними.

39

Эти чёртовы джинсы стоили всего каких–то семь долларов. Я не могла поверить, что может найтись в мире человек, для кого трудно наскрести такую небольшую сумму. Но вот, такой человек стоял передо мной, и я чуть не разревелась.

— Слушай, — сказала я. — Можешь забрать их сейчас.

— Всерьёз? — спросила она, ещё не веря, что кто–то может отнестись к ней с вниманием. — Могу прямо сейчас?

Я утвердительно кивнула, восхищённая её безыскусной простоте.

— Позже я обязательно заплачу, — сказала она, проявляя чувство гордости, с которым мне ещё придётся очень близко познакомиться. — Позже я обязательно за них заплачу, когда получу деньги. Клянусь.

— Нет, что ты, не надо, — ответила я. — Мне так понравилось как ты поёшь, тогда, в Матрице, что позволь мне сделать тебе подарок.