Влюбленный Вольтер - [5]

Мысли людей уже стали в то время ценным товаром, и издатели настораживались: создается книга, которая пойдет нарасхват. Потом начиналась неразбериха с украденными рукописями и изданиями вопреки воле автора. Вскоре из-под полы уже продавались экземпляры с уймой ошибок, а иногда и с целыми главами, дописанными чужой рукой. Сам ли Вольтер подстраивал, чтобы у него “крали” рукописи? Истории всегда были настолько запутанными, что даже близкие друзья ничего не могли понять. Когда произведение прочитывалось всеми влиятельными лицами и доходило до их ума, в дело вступала полиция. В зависимости от того, какой в нем усматривался вред, оно конфисковалось или прилюдно сжигалось палачом. Издателю делалось предупреждение, его штрафовали или отправляли в тюрьму. Подписывался королевский указ о заточении анонимного автора без суда и следствия — lettre de cachet. Вольтер все больше нервничал и все больше лгал. “Как только возникнет малейшая опасность, — писал он в одном из подобных случаев д’Аламберу, — умоляю предупредить меня, чтобы я со свойственной мне прямотой и невинностью мог отречься от этого сочинения”, и еще: “Меня пугает не ссылка, а то, что такие скверные стихи будут приписываться мне”. Он укрывался в загородном доме какого-нибудь могущественного принца или герцога, куда полиция не решилась бы сунуть нос без соответствующего предупреждения. Спустя некоторое время, в основном благодаря усилиям друзей Вольтера при дворе (Ришелье, братьев д’Аржансонов, позднее мадам де Помпадур, побуждаемой верным д’Аржанталем), дело заминалось. Он тихо возвращался в Париж и усаживался писать очередную сатиру на власть.

Не прошло и двух лет после бегства в Сент-Анж, как Вольтер опять попал в переплет. Началось правление регента, герцога Орлеанского. Скандальное с точки зрения морали, оно стало реакцией на религиозный аскетизм, проповедовавшийся усопшим королем. По столице ходили стишки и памфлеты о частной жизни регента, и некоторые из них приписывались Вольтеру. В них содержались намеки, и небезосновательные, на кровосмесительную связь герцога Орлеанского со своей дочерью, герцогиней Беррийской. Вольтер решительно отрицал свое авторство, и тогда и впоследствии, но никто ему не верил. Регент личным приказом выслал его из Парижа, повелев удалиться в Тюль. Вольтер затрезвонил во все колокола и добился замены Тюля на Сюлли сюр Луар. Якобы у него там жили родственники, чей пример должен был его образумить и угомонить. С тех пор никто ничего не слышал об этих достойных восхищения людях, потому что Вольтер поспешил прямиком в замок Сюлли. Герцогу де Сюлли, смелому солдату, но беспринципному человеку, было в то время сорок семь лет. Член известного в Париже кружка ли- бертенов “Тампля”, в который Вольтер был принят совсем мальчиком, герцог любил общество интеллектуалов. Президент парламента Эно как-то сказал, что, вращаясь среди просвещенных людей, он впитал в себя аромат их ума, как флакон, в котором хранились тонкие духи. Вольтер, обожавший общество герцогов, был совершенно счастлив в Сюлли, где танцевали, ели, пили, охотились и веселились до упаду. Он говорил, что именно такой приятной и следует быть его ссылке, потому что он неповинен в преступлении, за которое наказан. Вскоре Вольтер выпросил у добродушного регента позволения вернуться в Париж, где немедленно принялся снова играть с огнем. Мягкость наказания не умерила его злости, и вскоре полиция уже доносила, что всякое упоминание имени герцога Орлеанского вызывает у молодого Аруэ вспышки ярости и что он декламирует по всему Парижу порочащие регента стишки.

Все, что появлялось в печати против правительства, начали валить на Вольтера. Был издан памфлет под названием “Я видел” (“J’ai vu”). “Я видел государственные тюрьмы, забитые до отказа. Я видел бедных солдат, умирающих от голода. Я видел население, раздавленное налогами. Я видел иезуита, которому поклоняются, как Богу” и тому подобное. Авторство тут же приписали Вольтеру, и на сей раз несправедливо. Настоящий виновник, некий Лебрюн, спустя годы признался, что сатира принадлежала его перу. Отпирательствам Вольтера опять не поверили. Однажды регент, гуляя в садах своего Пале-Рояля, столкнулся с ним лицом к лицу. “Месье Аруэ, — сказал он, — я собираюсь показать вам то, чего вы еще не видели — Бастилию”. “Ах, монсеньор! Я очень хорошо ее себе представляю”.

Утром Троицына дня 1717 года “двадцать черных ворон, пожирающих падаль” (в образном видении поэта, а на самом деле два полицейских) появились в спальне Вольтера и препроводили острослова в тюрьму. Это, по выражению того времени, была его первая Бастилия. Вольтер еще раньше познакомился с внутренним устройством крепости, потому что пятнадцатилетний герцог Ришелье был отправлен туда на год вместе с воспитателем за “проказы”. Вольтер навещал его. Пребывание в Бастилии людей богатых и влиятельных едва ли можно назвать заточением. Таких “гостей короля” устраивали со всеми удобствами в специально отведенной для этого части тюрьмы. В ней могло разместиться пятьдесят человек, но обычно там находилось не более тридцати. При Людовике XIV они сами обставляли свои апартаменты. Во времена Вольтера все жизненно необходимое в помещении присутствовало, но узник волен был окружать или не окружать себя коврами, серебром, книгами, подушками, ширмами, зеркалами и абажурами. (Ришелье переехал с фамильными портретами, музыкальными инструментами и даже столиком для игры в трик-трак.) Женщины брали с собой горничных. Еда и вино в неограниченных количествах и великолепного качества, дрова, свечи и постельное белье предоставлялись королем. Запирали узников только на ночь. Днем они могли свободно разгуливать внутри тюремных стен. Они наносили друг другу визиты и принимали друзей с воли. Едва ли следует говорить, что Вольтер столовался у коменданта.