Влюбленный Вольтер - [2]

Парижское общество, в котором росла Эмилия, было необыкновенно демократичным. Оно состояло из государственных чиновников и fermiers-generaux (откупщиков), вокруг каждого из которых крутились друзья и нахлебники. Fermiers-generaux ведали финансами страны и наживали на этом огромные состояния. Очень часто они были выходцами из нижайших слоев общества. Как-то старик Пуассон, отец мадам де Помпадур, сидя за обеденным столом одного из таких воротил, разразился вульгарным хохотом: “Меня распирает от смеха при мысли, что попади в эту компанию иностранец, он принял бы нас за сборище принцев! А ведь ты, господин де Монмартель, — сын трактирщика, ты, Савалетт, — сын торговца уксусом, ты, Буре, — сын лакея, а что до меня, так всем известно, кто я такой!” Однако дочь Пуассона была одной из просвещеннейших женщин своего времени.

Чеканя деньги, эти люди не забывали и об образовании. Они покровительствовали литературе и искусствам, составляли богатейшие коллекции, возводили великолепные дома и финансировали прекраснейшие издания французских классиков из когда-либо выходивших в свет. Версальские придворные, особенно поклонники просвещения, вроде герцогов де Ниверне, Лавальера и Гонто, пользовались их гостеприимством, брали в любовницы их жен и иногда даже сватались к их дочерям.

Франция, оправившаяся от войн Людовика XIV и еще не ввергнутая в войну Людовиком XV, процветала. Деньги текли в столицу рекой. Рисуя парижскую жизнь при Людовике XV, Вольтер наглядно дает нам понять, что государственные чиновники среднего достатка жили с таким размахом, какой в наши дни по карману лишь немногим. Их жены были увешаны бриллиантами и разодеты, как и они сами, в расшитые золотом наряды, ценой в маленькое состояние. Все, чем они владели, не имело себе равного по изяществу и красоте; их мебель, серебро, фарфор и картины были искуснейшей работы; в их садах цвели экзотические растения; от их экипажей и колясок захватывало дух. Хороший повар в Париже получал полторы тысячи ливров в год. По прикидкам Вольтера, каждый вечер устраивалось пятьсот-шестьсот больших званых ужинов, после которых над карточными столами переходили из рук в руки тысячи ливров без сколько-нибудь заметного ущерба для кошельков. За одну ночь в Париже съедалось больше домашней и дикой птицы, чем за неделю в Лондоне, а насколько больше сжигалось свечей — не поддается исчислению.

Семья де Бретей обитала в большом доме, выходившем окнами на сады Тюильри. Как почти все французские дома, он делился на квартиры, которые занимали разные члены семьи: маркиза де Бретей, графиня де Бретей (и та и другая вдовы), командор де Бретей, епископ Реннский и барон де Бретей с женой и пятью детьми, в числе которых была Эмилия. Баронесса, урожденная Фруле, сестра маркизы де Бретей, происходила из старого дворянского рода. Отец Эмилии был светский, хотя немножко комический человек, хорошо известный в Париже и Версале как “Introducteur des Ambassadeurs” (церемониймейстер). Никто не питал к нему особых симпатий, но его супруга не уставала повторять, что благодарна ему уже за то, что он вызволил ее из монастыря и подарил ей детей. Хотя она воспитывалась в этом монастыре и никогда, по словам мадам де Креки, не дышала добрым воздухом Версаля, у нее были манеры гранд-дамы и она учила своих сыновей и дочерей хорошему тону. “Не сморкайтесь в салфетку! Может быть, вы сочтете, что говорить об этом излишне, но я сама видела, как братья Монтескье сморкались в скатерть, и это омерзительно. Хлеб нужно ломать, а не резать. Съев яйцо, обязательно раздавите яичную скорлупу, чтобы она не скатилась с тарелки. Никогда не причесывайтесь в церкви. Не путайте титулов “монсиньор” и “монсеньор”: одним называют князей церкви, другим — принцев крови. Если в комнате есть священник, обязательно усадите его к самому очагу и прикажите в первую очередь обслужить за обедом, даже если он скромно ютится в конце стола”.

Эмилия мало что извлекла из этих наставлений. Она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заботиться об учтивости, и даже прославилась своим дурным воспитанием. Но знания она хватала на лету. Ее отец оказался достаточно проницательным, чтобы понять, что породил на свет чудо. В то время как большинству молодых девиц ее круга предоставлялась свобода самим набираться ума-разума у слуг (что впоследствии очень пригодилось тем, кто бежал от Революции в Англию и Америку без гроша в кармане), Эмилия была по самым высоким меркам прекрасно образована. Она изучила латынь, итальянский и английский. Тассо и Мильтон были ей знакомы так же хорошо, как и Вергилий. Она переводила “Энеиду”, знала наизусть многое из Горация, штудировала Цицерона. Она решила не тратить время на испанский, услышав, что единственная знаменитая книга на этом языке — авантюрный роман. Ее истинной страстью была математика. В этом ее поощрял друг семьи господин де Мезьер, дед мадам де Жанлис.

Семейство де Бретей жило на широкую ногу, каждый день у них собиралось за ужином не меньше двадцати человек, и хотя их дом не был средоточием блестящих умов, некоторые известные литераторы туда заглядывали. Каждый четверг там появлялся Фонте- нель, племянник Корнеля, секретарь Академии наук и скромный предшественник Вольтера в деле популяризации научной мысли. Он родился в 1667 году, и, когда Эмилия была ребенком, ему перевалило за сорок. Он любил повторять: “У меня единственная мечта — дотянуть до земляничной поры”, а на смертном одре удовлетворенно заметил, что пережил их девяносто девять. Завсегдатаями дома были также герцог Сен-Симон и маркиз де Данго, слывшие довольно мерзкими стариками. По словам еще одного друга семьи, Жана Батиста Руссо, глаза Сен-Симона напоминали потухшие угли в омлете. Герцог никогда не являлся на ужин из боязни, что придется платить гостеприимством за гостеприимство, однако в своих мемуарах не преминул куснуть руку, которая его не кормила: “Бретей был человеком, не лишенным способностей, но его снедала любовь ко двору, министрам и всему светскому. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатиться, продавая свою поддержку [при заключении государственных контрактов]. Мы терпели его, потешались над ним и немилосердно над ним издевались”.