Вляп - [53]

Пытаюсь сглотнуть. Нечем. Слюны нет. И я срываюсь. Головой вперёд ныряю в эту невидимую миску и… мощный рывок за ошейник подымает меня на дыбы.

Так отдёргивают дурно воспитанную собаку. Потом хозяин или хозяйка ругают пса, кричат, иногда бьют поводком по крупу.

На меня не кричат, меня не порют. Меня дрессируют. Снова станок. На этот раз — дыба. Только без выворачивания плечей из суставов. Нет нужды.

Глаза завязаны. Спокойный голос Саввушки. Он любит, чтобы у меня были завязаны глаза, чтобы я не видел, куда ударит его палочка. Короткие тычки по рёбрам, от которых у меня отнимается нижняя часть тела…

Интересно, а как учат собак не брать корм от чужого человека? Ударами электрическим током? — Здесь электричества пока нет…

Научение вежеству не прекращается ни на минуту. Спать мне не дают: возможно ли слуге спать когда господин его бдит? Лампадка перед Спасом-на-Плети не угасает, икона «не смежает очи». И мне нельзя. Нужно бодрствовать столько, сколь надобно будет господину. Заснуть, стоя на коленях на горохе, оказывается можно. А вот то же самое, но с затянутой петлёй на шее… Можно тоже.

Пробуждение от удушья. Со связанными за спиной руками, на разъезжающемся под коленями горохе…. На мой задушенный хрип приходит Саввушкин помощник. Злой, невыспавшийся. Пару минут наблюдает за моими судорожными и бессмысленными попытками остаться в живых. Потом восстанавливает исходное положение. Поджидает, пока я прокашливаюсь, отхаркиваюсь, начинаю дышать. И пару раз пинает сапогом. Очень точно выбирая места.

— В другой раз не приду. Завалишься — сдохнешь.

И уходит.

Хочешь умереть — умри. Это никому не интересно. Не хочешь, но не можешь? — Сдохни. Не интересно. «Ты — никто. И звать — никак». Мусор.

Кто сказал, что «сухого водолаза» придумали в 20 веке? Полиэтилен — да. Но ведь годится и просто мешок из тонкой кожи.

Успокой сердце своё. Дыши медленнее, ты, корявая заготовка «холопа верного». Медленнее. Начнёшь задыхаться, станешь дёргаться — будет больно. Будет очень больно. Не будешь дёргаться… — всё равно больно. Горло уже горит, болят лёгкие, слезятся глаза. Терпи.

«Умереть молча» — честь. Не удручая господина своего неприличной суетой и звуками.

— Вершина служения — смерть за господина. Нет выше счастья. Отвести угрозу, защитить своим, им же выкормленным и выпестованным телом. Готов ли ты к этому? Не убоишься ли боли?

Я яростно трясу головой — киваю. Готов-готов. Сдохнуть, закончить всё это — да с радостью!

— Сними повязку с глаз. Положи руку на стол. Нет, только мизинец. Сейчас я ударю палкой по пальцу, и кость его будет раздроблена. Потом, когда он загноится и почернеет, мы отсечём его и прижжём рану каленым железом.

Саввушка взмахивает своим дрючком, я инстинктивно отдёргиваю палец. Следует наказание. За неготовность отдать за господина мелочь — часть собственного тела.

«И если глаз твой искушает тебя — вырви его. И если рука вводит в искушение — отсеки её».

Искушает.

Страхом боли, стремлением к жизни.

Неисполнением служения.

«И не введи нас в искушение» — это молитва. Затем — закрепление учебного материала.

Отличий удушения «сухим водолазом» от удавки — много. Например, при использовании удавки на собственной шее можно видеть, как опухает и наливается кровью отражение твоего собственного лица в глазах визави.

— Господин ставит слуг своих на разные дела. И слугам должно говорить господину правду истинную. Ибо по словам их, судит он о делах. Лжа же господину есть грех постыдный и наказуемый.

Старинное русское слово «правёж». Обозначает процесс извлечения «правды» путём нанесения палочных ударов по ступням и лодыжкам. Палки называются «батоги». Хотя, зачем они здесь, когда есть Саввушкин дрючок? А лодыжки мои — вот они. Чтоб не ошибался, отмечая киванием головы, количество предметов. Немота не позволяет говорить, но не освобождает от ответственности. За ложь. Пусть и неизречённую.

Я снова вою, катаюсь по земле. Вдруг Саввушка опускается возле меня на колени и начинает гладить по голове, жалеть:

— Холопчик, миленький, не обижайся. Если я не доучу тебя, то в деле, в жизни твоей, может статься, придёт случай. И предашь ты господина. Дрогнешь, не сумеешь, растеряешься, твёрдости не хватит… И стыдно тебе будет. Как Иуде, предавшего господа нашего. И пойдёшь ты и повесишься. С тоски, деточка, с тоски смертной — петлю накинешь. А грех на мне будет — учитель худой.

Я рыдаю у Саввушки на плече. Да, я всё понимаю: «тяжело в учении — легко в бою». Я тебе благодарен, я стараюсь. Я буду верным, я для господина — всё отдам. Сделаю, исполню, не пожалею…. Чтобы тебе, мой бесконечно терпеливый и добрый учитель, за меня стыдно не было…

«Стокгольмский синдром» в натуральную величину? Палач и жертва — «идущие вместе»?

Повтор. Снова мизинец на столе. Сжимаю зубы в предчувствии боли. Сквозь сжатые зубы — молюсь. «Господи! Иже еси на на небеси…». Монотонная молитва отвлекает от неизбежного, снижает ужас от ожидаемого. Саввушка бьёт, но я не шевелюсь.

«Отдать малую часть свою за господина своего — радость». Вот сейчас ка-ак… Я — радуюсь.

В последний момент, уже в ударе, Саввушка поднимает свой конец дрючка, второй конец бьёт в стол, палка чуть-чуть не доходит до оттопыренного мизинца.