Властители душ - [53]

Нелегко восстановить доверие оставшихся в городе. Восемнадцать месяцев в глуши они не думали ни о чем, кроме как о Боге и хлебе насущном. Им было трудно попять, что все остальные продолжали вести такую жизнь, как и прежде: спорили ни о чем, мужчины могли часами обсуждать цены на финики, а женщины у колодцев с завистью говорили об индийских покрывалах, которые Абу Софиап купил своей супруге Хинд…

Хадиджа очень устала от продолжительного переезда, когда вернулась скова в свой дом. И все же, взяв светильник, она прошла по всем комнатам, осматривала все долго и внимательно, как будто и не видела всего этого раньше. Ей казалось все таким чужим; возможно, это было потому, что ее мысли обрели новые цели. Или же потому, что родина, которую нужно покидать снова через три месяца перемирия, больше уже не родина? Однако и мысль о том, что надо снова возвращаться в горы, она отбросила как можно дальше. «Наверное, — думала она, прикрывая светильник рукой, — это призрак смерти: тихо опускаются занавески между тем, что есть, и моими мыслями; осторожно убирает божий перст привычное из моей жизни и освобождает душу от них. Отделиться полностью потом будет не так горько…»

И еще кое-кто другой думает в этот день о смерти, но не со спокойной покорностью, а с упрямым возмущением. Это старик Талиб.

Последний враг напал на него внезапно, когда он, разгневавшись на нерадивого раба, нагрузил себе на плечи мешок с домашней утварью, чтобы показать отродью, сколько в состоянии унести здоровая спина. Напряжение для старика было слишком велико: теперь он лежал полупарализованный, глаза больше ничего не видели, язык ворочался с трудом. Одна воля все же не хотела сдаваться.

— Это несправедливо! — сказал он. — Несправедливо, несправедливо! Смерть должна еще раз пойти на попятный! Мне еще нужно кое-что сделать на этом свете, я пока не хочу умирать!

У его постели собрались все Хашимиты, и Мухаммед стоит тут на коленях, бледны даже его губы. «Говори: я верю в Аллаха, единого Бога! И ворота рая откроются тебе!»

— Ты глупец! — бормочет умирающий. — Ты глупец!

Тощий Лахаб стоит по другую сторону лагеря: «Придерживайся старых богов' — кричит он. — Не отрекайся при смерти от того, во что ты верил при жизни!»

— Ты не отказал нам, верующим, в защите, — воскликнул Мухаммед, — я беспрестанно буду молить Бога о том, чтобы ты не горел в аду неверующих! Поверь же мне, поверь! Неужто ты не слышишь голоса Божьего в моих словах?

— Заставьте фанатика замолчать! — хрипит Лахаб.

— Он не дает в мире умереть нашему защитнику!

— Сейчас не время покоя! — настаивает Мухаммед растерянно. — Вечный покой и счастье на том свете! Что выбираешь ты? О Талиб, я прошу тебя, прошу, потому что ты мне нравишься: скажи, что ты мне веришь!

— Скажи, что ты верен старым богам!

— Отрекись! Ты знаешь, что они просто мертвые камни!

— Слушайте! — говорит умирающий. — Слушайте меня! Я когда-нибудь врал?

— Никогда, Талиб, никогда!

— Был ли я трусом?

— Кого можно считать храбрее, чем ты, Талиб?

— Я кого-нибудь обманул? Я когда-либо убил, если только не в открытом поединке или из кровной мести?

— Нет, Талиб!

— Тогда, если вы подтверждаете мне это, нет нужды в том, чтобы я верил в богов. Ни в старых богов Каабы, ни в нового всемогущего Бога Мухаммеда…

— Подумай, Талиб…

— Нет, — говорит старик, и его голос стал удивительно сильным. — Нет! Потому что или же всех этих богов не существует и тогда наш спор бессмыслен. Или же они есть: разные боги или один Бог. Тогда они обрадуются, заполучив такого слугу, как я, и им будет безразлично, верил я здесь, на этом свете в них или нет! Это говорю вам я, и вы можете доверять моим словам, потому что я старше и больше пережил, чем вы. А поэтому знаю: если есть боги на свете, то они очень далеки от людей… очень далеки..

— Мой Бог близок, Талиб, — умоляет Мухаммед, — и ничего не произойдет, ты не можешь даже сделать глотка воздуха, если нет на то его воли!

На тубах умирающего появляется призрачная улыбка:

— Придет час, когда и ты станешь сомневаться в этом, — говорит он. — Однако это меня не волнует. Меня заботит то, что я не хочу умирать. Спорьте, с кем хотите, но не спорьте со мной. Я веду борьбу со смертью, а молча бороться лучше.

Тут все замолчали и стали тихо молиться: одни единому Богу, другие множеству богов, но все молились за жизнь Талиба.

Лишь рано утром завершилась борьба Талиба. Победил противник.

* * *

Это был печальный год, и начался он со смерти Талиба. В Таифе солнцем пожгло виноградные лозы. На летний караван напали разбойники в Тигаме, и из пятидесяти мужчин, сопровождавших его, только шестеро вернулись в Мекку. Песчаная буря обрушилась на Малика, высшего шейха бедуинов в Недже, и возможность союза с ним отпала. Габил, прекрасная серебристая лошадь корейшитов, сломала ногу и ее нужно было добить. Священный колодец давал воду горькую как желчь и такую вредную, что многие паломники заболели от этого.

В это время угасла жизнь Хадиджи, как тухнет светильник, в котором нет масла. Меньше и слабее становилось пламя день ото дня, кажется, что вряд ли оно будет еще гореть. И даже если не догорело последней искры, пугается глаз твой темноты…