Властители душ - [51]
— Да, — говорит она весело. — Если ты этого хочешь, Мухаммед, тогда мы покинем Мекку.
Мухаммед (570–632), арабский Пророк и основатель ислама (Неизвестный художник, около 1800 г.)
А когда им говорят:
«Не распространяйте нечестия на земле!» —
Они говорят:
«Мы — только творящие благое!»
Коран, Сура 2, 10
В доме собрания, вблизи Каабы, ждала знать корейшитов известия от послов, отправившихся неделю назад к императору Эфиопии.
Круг стал меньше, отсутствовали все переехавшие с Мухаммедом в дом Талиба в горах, не хватало и тех, кто убежал с Отманом через Красное море в Эфиопию.
Абу Софиан и Ибн Могира, старейшина Макзумитов, считали, что этот побег в чужой город был высшим предательством. Поэтому, чтобы сохранить честь Мекки, они отправили послов к негусу и требовать выдачи беглецов. Каким бы ни был ответ эфиопского императора, Абу Софиан задумал извлечь из него выгоду.
Когда ему сообщили, что послы приближаются к городу, он бросился к своей лошади и выехал им навстречу один, чтобы первым услышать новости. Тому, на кого обращены глаза всего общества, не пристало на открытом собрании выражать удивление от известия. Это могло вполне произойти в том случае, когда нет подходящего слова, когда упущен миг, требующий принять трезвое решение.
Так, Омаяд смотрел на приближающихся спокойно и был хорошо подготовлен к встрече. Когда дом собраний наполнялся, у него было достаточно времени, чтобы по лицам прибывших прочитать и понять, что означали их выражения. Тут Ибн Могира был на его стороне, он с нетерпением ожидал выдачи беглецов, и воспринял бы как бесчестие, если бы негус отказал им.
Здесь присутствовали Бану Абдеддар, они видели, что их любимец, юный Абдаллах, уехал с Отманом. Они были бы счастливы узнать, что он в безопасности. На семью Абдеддар нельзя больше положиться, они уже склоняются на сторону Мухаммеда. Так и Бану Фихр; им тоже нельзя доверять…
Вот тощая шея Лахаба, единственного из семьи Хашимитов, который прямо отказался от Мухаммеда, единственный, презирающий кровные узы, который не сбежал в Эфиопию и не переселился со всеми остальными в горы. Лахаб самоуверенно входит в дом собраний, он осматривается вокруг, все ли обратили на него внимание, все ли его поприветствовали, и требовательно смотрит на Омаяда, будто хочет сказать: «Посмотри на меня, Хашимита! Мекка значит для меня больше, чем моя семья!»
Абу Софиан обращается к своему соседу с незначительным вопросом, чтобы не встречаться глазами с Лахабом. Он сам точно не знает, почему для него было бы лучше, если бы Лахаб уехал с остальными. Род — основа государства, может ли быть тот, кто предает свой род, верным слугой своего государства? С другой стороны, если все тот же род навлекает опасность на государство, как можно назвать предателем того, кто не хочет иметь с ним ничего общего?
Прежде чем мыслям Абу Софиану удалось разрешить это противоречие, приветствуемые громкими возгласами вошли послы, и сейчас Омаяд должен собрать все свои силы воедино, чтобы вести собрание в том русле, как ему это угодно.
Решительным надменным движением он вскидывает подбородок и прячет руки в складках своей широкой риды. «Вы вернулись, — говорит он. — Собрание глав семейств приветствует вас».
Старейший из послов делает несколько шагов вперед так, что становится рядом с ним.
— Мы посылали тебя с прошением к нашему соседу, императору Эфиопии, — продолжает Абу Софиан, по старому обычаю. — Повтори, что ты должен был ему сказать.
— Я должен был ему сказать: мужчины и женщины нашего города, последователи учения одного сумасшедшего, бежали к тебе. Племя корейшитов просит тебя выслать их обратно, чтобы их смогли наказать.
— Что ответил негус? — спрашивает Абу Софиан далее, опуская при этом глаза. Он уже знает, что сейчас скажет мужчина.
— О Абу Софиан, негус ответил: мой привет свободным арабам племени корейшитов. Мужчин и женщин, сбежавших в мою страну, я выслать не могу, потому что они молятся, как и мы, христиане, одному-единственно-му всемогущему Богу и являются нашими братьями.
Ворчание пробегает по рядам, выражающее отчасти разочарование, отчасти согласие…
Абу Софиан вскакивает с места. Прежде чем они успели обменяться мнениями, пока еще не знают, что должны думать, он должен навязать им свою волю — должен привести всех остальных к такому же мнению, как и у него.
— Корейшиты! — он сказал это резким высоким голосом; теперь он должен был назвать каждую семью в отдельности — так предписывал обычай — Бану, Макзум, Азад… нет! Он не будет этого делать, потому что так потеряет много времени, те успеют в конце концов сами обдумать все, но они не должны ни о чем думать, они должны согласиться с ним! — Корейшиты! Мухаммед эль Хашим — злейший предатель! Почему? Его приверженцы просят защитить их чужое государство. Это государство отказало в выдаче наших соотечественников. Это означает, корейшиты, что Мухаммед договорился с чужими властями против нас! Он союзничает с чужими властями, говорю я! Вы будете это терпеть? Вы будете смотреть на это и называть предателей, приверженцев Мухаммеда и его самого все еще корейшитами? Согласны ли вы с тем, чтобы эти преступники могли безнаказанно входить в наш город, чтобы они и дальше настраивали против нас наших рабов и рабочих, чтобы они все дальше и дальше вводили в заблуждение сыновей благородных семей, чтобы они изменяли нашей старой святой вере? Мекка в опасности, в опасности молодежь корейшитов! Почему я прежде всего называю молодежь? Потому что молодежь идет за новым! Мы должны указать ей правильный путь! Мы должны уберечь наших детей! Корейшиты! Хотите услышать мое мнение? Не здесь, а перед воротами Каабы должны вы это услышать. Мне нужно больше света! Факелы сюда! За мной!
