Власть - [33]
«В конце концов, и мои солдаты такие же бедняки, как и эти люди, — подумал он. — Напрасно Дрэган говорил о каком-то классовом различии!»
И, приведя свои мысли в порядок, чтобы обрести уверенность в себе, он повернулся к площади. Толпа все прибывала. Она теснилась, сжималась, подталкивала стоящих впереди. А сзади подходили все новые и новые люди. Возбужденные лица, не похожие одно на другое, взволнованные глаза, выкрикивающие слова протеста рты, размахивающие в воздухе руки — все это приближалось к капитану, заполняя то небольшое пространство, которое еще оставалось между его солдатами и людским потоком.
Посреди площади из колонны демонстрантов вышли два человека и пошли навстречу морякам. Они что-то говорили, и их сильные, громкие голоса воодушевляли толпу. Она поддерживала этих двоих, делалась вокруг них все плотнее и плотнее, подхватывала их слова и несла дальше, к солдатам, стоящим на другой стороне площади. Глаза и лица, которые теперь отчетливо различал капитан, еще сильнее выражали ожесточение и недовольство. Он слышал выкрики людей, собравшихся на площади. Постепенно слова стали обретать для него определенный смысл. Они были адресованы прямо солдатам, стоявшим сзади него, словно его совсем не было, словно его присутствие никого не интересовало.
— Эй, братки, мы же такие, как и вы!..
— Что из того, что вы в форме, все равно вы ведь из наших!
— Братцы! Разве вам не хочется быть вместе с нами?
— Эй, вышвырните вон этого долговязого в погонах!
Капитан вздрогнул. Женщина, выкрикнувшая это, продолжала кричать еще что-то. Теперь крики людей, обращенные к солдатам, не оставляли его равнодушным, не проходили мимо ушей. Они звучали ему укором, были похожи на пинки, казались жестокой насмешкой, терзали сердце.
— Сорвите с него погоны, братцы, идите к нам! Вишь какой ловкач выискался! Вместо того чтобы с немцами воевать, приготовился тут в нас стрелять!
— Тебе бы на фронт, красавец, к немцам, а не здесь выхваляться своей храбростью!
Его пригвоздил пристальный взгляд чьих-то недобрых, беспощадных зеленых глаз.
Толпа, глаза, рты, лица, руки людей — все завертелось, перемешалось. У капитана возникло такое чувство, что он похож на мачту, которая шатается под ударами волн. А людская толпа все росла. Временами взгляд капитана выхватывал из нее то какого-нибудь маляра в бумажном, забрызганном известью колпаке, то женщину с побледневшим лицом, то группу идущих вразвалку грузчиков, то худенькую девушку, то дряхлого старика.
— Господин капитан! — услышал он вдруг чей-то голос. — Значит, и вы принадлежите к тем, кто по долгу своему должен сдерживать ход истории!
Капитан вздрогнул, увидев смешную фигурку профессора, которого занесло сюда людской толпой, как ракушку волнами.
— Я… нет, господин профессор, я… — забормотал невнятно капитан.
Но профессор легко дотронулся пальцами до его руки:
— Не надо извиняться! Я лишь констатировал факт. Каждому человеку надлежит сыграть в истории какую-либо роль. На вашу долю выпала более печальная. — И, подхваченный толпой, он исчез так быстро, что Василиу не успел понять, то ли профессор иронизировал над ним с обычным своим простодушием, то ли называл вещи своими именами.
Капитан сделался мрачнее, чем сумрачное осеннее небо. Посыльный передал приказ командора, но капитан не расслышал его.
— Сообщи господину командору, что я сам знаю, как поступить! — произнес он хриплым голосом.
— Солдаты, у нас общие интересы! Нам, как и вам, нужна аграрная реформа! Переходите на нашу сторону!
Капитан вдруг увидел лицо человека, обращающегося к солдатам. Это был Дрэган. Он говорил с солдатами, направляясь прямо к капитану.
— Солдаты, братцы, идите вместе с нами в эту примэрию, занятую господами! Это в ваших интересах! Ваши командиры хотят, чтобы вы стреляли в нас, так как это в их интересах.
«Как? В чьих это интересах? И кто говорит это, неужели сам Дрэган? В его, капитана Василиу, интересах стрелять по этим людям?.. Нет у него такого интереса! Но ведь они убеждены, что есть… Может быть, в этом заинтересован командор?..»
— Эй, солдаты, слышите, что вам говорят? — подхватил слова Дрэгана еще какой-то человек. — Пошлите к чертовой матери свое офицерье, которое заставляет вас поднять на нас оружие! Какой вам интерес стрелять в нас? Это же им нужно!..
Капитан вцепился взглядом в человека, произнесшего эти слова, и стал пристально следить за ним. Ему хотелось получше разглядеть его, увидеть, кто мог так подумать о нем, капитане Василиу…
Но по мере того как толпа продвигалась вперед, человек медленно удалялся от него.
— Эй, капитан, послушай, что о тебе думают люди!
Кому принадлежит этот иронический и в то же самое время полный укоризны голос? Может, его совести?
Капитан словно очнулся. Ему захотелось не потерять достоинства и уверенности в самом себе, чтобы идущий изнутри голос не корил его. Он посмотрел в черные глаза Дрэгана и решительно сказал:
— Нет, господин Дрэган, я получил приказ окружить примэрию. Вот это я и делаю. — Однако, повернувшись к своим солдатам, он произнес совсем другой приказ: — Кру-гом, шагом марш!.. — И прошел сквозь строй не оглядываясь.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.