Владимир Высоцкий. Сочинения в 2-х томах - [4]

После 1970 года, когда Марина Влади уезжала из Москвы и Володя оставался дома один, он вместе со своим другом Всеволодом Абдуловым и товарищами — партнерами по Театру драмы и комедии на Таганке Валерием Золотухиным, Борисом Хмельницким, Вениамином Смеховым и другими приезжал к нам домой на улицу Кирова, чтобы отдохнуть, поужинать после трудного вечера.

Евгения Степановна и я очень любили эти посещения — мы слушали их споры, беседы о жизни театра, а иногда и новые песни, которые пел Володя. Например, у нас была исполнена новая песня «Баллада о брошенном корабле».

Когда Марина приезжала в Москву, они с Володей довольно часто бывали у нас, а одно время даже жили вместе с ее сыновьями, пока в новой квартире Володи на Малой Грузинской шел ремонт.

Володя очень внимательно относился к родителям, особенно если кто-то из нас болел. Был такой случай: мне делали серьезную операцию, и пока она длилась, сын находился в больнице, а Евгении Степановне, чтоб она не волновалась, позвонил лишь тогда, когда опасность миновала. Проснувшись после операции, я увидел около кровати Володю и врача. На мой вопрос, когда же операция, Володя улыбнулся:

— Папочка, поезд уже ушел, все нормально, а тебе сейчас надо спать.

Володе удалось посмотреть мир. Он побывал во многих европейских странах, США, Канаде, в Мексике (она ему особенно понравилась), бывал даже на Таити. Естественно, что ему довольно часто доводилось беседовать с представителями буржуазной прессы, которые искали, как он говорил, в его словах пусть небольшой, но намек на «притеснения» в СССР. И хотя повод ему давали иные «официальные лица», от которых зависело, издавать его стихи или нет, записывать пластинки или повременить, он всегда был выше этих интриг. О своей Родине говорил только хорошие слова. Даже в самых интересных, экзотических странах скучал по дому и друзьям. Подтверждение этому — его стихи и песни.

Результат его короткой, но непростой жизни, его одержимого труда — его наследие… Когда мы готовили к изданию первый сборник стихов «Нерв», то насчитали свыше шестисот стихотворений. Возможно, их отыщется больше. (Остававшиеся у меня автографы Володи я передал в ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства в Москве, там хранится его архив.)

Горе наше не залечит никакое время. Утешает официальное признание творчества сына, всеобщая любовь к нему. Свидетельство тому — издание многочисленных сборников его стихов и песен, серии авторских пластинок и книг с воспоминанием о нем.

Очень жаль, что внезапная трагическая смерть самозабвенно любившей Володю и очень любимой им Евгении Степановны не дала ей возможности увидеть, прочесть и услышать все эти сочинения…

Отрадно, что у Володи выросли два прекрасных сына.

Они тоже люди творческих профессий. Старший — Аркадий, окончил сценарный факультет ВГИКа, младший — Никита, пошел по стопам отца: окончил театральную студию МХАТа, а после возвращения из армии работал в молодежной студии театра «Современник» («Современник-2»), сейчас работает в другом театре. У них растут дети: у Аркадия девятилетняя дочь Наташа и шестилетний сын Владимир, а у Никиты — сын Семен, которому четыре года. И я верю, что все они будут достойны памяти Володи — отца и деда.

Так что жизнь продолжается…

С. В. Высоцкий

ПЕСНИ

СОРОК ДЕВЯТЬ ДНЕЙ

Суров же ты, климат охотский,—

Уже третий день ураган.

Встает у руля сам Крючковский,

На отдых — Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала —

И Тихий шумел океан.

Зиганшин стоял у штурвала

И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,

Ни лодки не видно, ни зги,—

И принято было решенье —

И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,

Взглянули друг другу в глаза…

Когда ел Поплавский гармошку,

Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов,

И суп из картошки одной,—

Все меньше здоровья и нервов,

Все больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,

Но реже становится стук.

Спокойный, но слабый Федотов

Глодал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,

Ни лодки, ни крошки вокруг.

Зиганшин скрутил козью ножку

Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,

И штурман заправский он тут.

Зиганшин, Крючковский, Поплавский —

Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,

Бодрил, сам был бледный как тень,

И то, что сказать собирался,

Сказал лишь на следующий день.

«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»

«Ребята! — еще через час. —

Ведь нас не сломила стихия,

Так голод ли сломит ли нас!

Забудем про пищу — чего там! —

А вспомним про наш взвод солдат…»

«Узнать бы, — стал бредить Федотов, —

А что у нас в части едят?»

И вдруг: не мираж ли, не миф ли —

Какое-то судно идет!

К биноклю все сразу приникли,

А с судна летел вертолет.

…Окончены все переплеты —

Вновь служат, — что, взял океан?! —

Крючковский, Поплавский, Федотов,

А с ними Зиганшин Асхан!

1960[1]

ТАТУИРОВКА

Не делили мы тебя и не ласкали,

А что любили — так это позади, —

Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,

А Леша выколол твой образ на груди.

И в тот день, когда прощались на вокзале,

Я тебя до гроба помнить обещал, —

Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»

«А я — тем более!» — мне Леша отвечал.

И теперь реши, кому из нас с ним хуже,