Владимир Шаров: По ту сторону истории - [206]

Макрокосм романа, состоящий из последователей Федорова: символистов, космистов, Скрябина, отца Иоанна Кронштадтского, марксистов-«богостроителей», приверженцев евгеники и других людей, партий, организаций и художественных группировок, стремившихся в первые десятилетия XX века претворить в жизнь миф спасения, – теперь редуцируется до микрокосма геронтологического и психиатрического отделений московской клиники. Впечатлительный Алеша под влиянием истории Ифраимова начинает верить, что пожилые мужчина и женщина в отделении – и правда Федоров/Ной и де Сталь и что они готовятся к всемирному Потопу, началом которого стал беспримерно сильный и затяжной снегопад в Москве. Однако Конец так и не наступает; Федоров и де Сталь идут спать, а Ифраимову не удается ответить на вопрос Алеши, что будет дальше.

Очевидно, что Шаров не сочинял, как полагают некоторые критики, роман «До и во время» в качестве карикатуры на современную историю России или пасквиля на федоровские теории. Скорее, он читается либо как критика официальной советской историографии средствами художественной прозы, либо как попытка сократить сложную легенду до масштабов, позволяющих проанализировать ее мифологемы. Шаров высказывал убеждение, что Скрябин и Федоров были «действительно бóльшими революционерами», чем Ленин, и что до и после революций 1917 года «люди… действительно готовились к переходу от обычных людей к бессмертным гениям, и это совпало с многовековым ожиданием прихода Христа, с невозможностью жить по-старому»734. Этот микрокосм – шаровская эпитафия по еще одному проявлению того, что он отчетливо определяет как хроническую и ущербную русскую нетерпимость по отношению к эволюционным теориям социального развития.

«Мне ли не пожалеть…» ( 1995 )

Уже в романе «След в след» один из персонажей говорит о людях, которые предчувствовали приближение революций 1917 года: «…может быть, они испугались, что останутся лжепророками, как Иона у стен Ниневии, воззвали к Господу, почему он не разрушил еще града сего»735. А в романе «До и во время» молодой Федоров осуждает Бога за то, что тот «искушал Россию», сделав ее новой Святой землей и русских – новым избранным народом, который вынужден теперь «хранить истинную веру и ждать Второго пришествия». Но потом ему приходит в голову, что, может быть, люди сумеют раскаяться и тогда «Господь с радостью и любовью освободит их от страданий, пощадит, как раньше Ниневию»736. Название и подтекст для своего следующего романа Шаров берет из истории о непослушном пророке Ионе и его миссии в Ниневии.

Макрокосмом в шаровском четвертом романе является аллоистория России ХX века, где революции 1917 года, а также функционирование советского государства и партии тайно контролируются альянсом, сформированным партией социалистических революционеров и религиозными нонконформистами, чья вера характеризуется исступленностью и безбрачием (хлысты и скопцы). Центральный миф, разбираемый в произведении, – это миф о «третьем Завете», строящийся на вере, что предназначение русского народа состоит в дополнении и завершении Священного Писания иудеев и христианского Нового Завета еще одной сакральной записью, которая отсрочит или, возможно, сделает ненужным Второе пришествие. В истории, рассказанной основным нарратором романа, марксистский миф об освобождении с его примитивным эдемом, падением (в капитализм) и грядущим безгосударственным раем выступает ложным флагом для настоящего рабочего мифа об искуплении под знаменем русского спасителя, который возьмет на себя грехи увязших в преступлениях людей.

Текст основного нарратива «Мне ли не пожалеть…» составляют неопубликованные мемуары некоего Алексея Трепта, который долгое время был информантом органов госбезопасности в «Большой Волге», любительском хоре, образованном в городе Кимры до революций 1917 года и возглавляемом в течение пятидесяти лет Лептаговым, еще одним героем из ряда шаровских Leitfiguren. Хор выступает как продолжение макрокосма. Мифы, окружающие русский утопизм и хилиазм, рассматриваются в рассказе Трепта через призму пространственных перемещений в два микрокосма, оба из которых расположены в Центральной Азии.

Название позаимствовано из Книги Ионы, малого пророка, который ослушался приказания Яхве проповедовать раскаяние грешникам Ниневии и провел три дня в животе у кита. Лептагов, «малый» композитор, живущий в Петербурге и «последний ученик Танеева», – это шаровский Иона. Трепт делает эту связь эксплицитной, связывая предмет своей истории с «одним из малых, или поздних, пророков, историю служения которого Господу мне предстояло написать»737. Свои три дня под водой Лептагов проводит лишь символически. Еще в Петербурге, в преддверии первого рейса «Титаника», новейшего лайнера компании «Уайт Стар», он сочиняет необыкновенно популярную ораторию «Титаномахия» с опорой на легенду о битве между титанами и олимпийскими богами. Когда британский лайнер тонет, охваченный иррациональным чувством вины композитор отгораживается от мира и в конце концов покидает столицу, получив место учителя музыки в провинциальном городке Кимры. Там благодаря поддержке местной секты певцов-кастратов и подпольных народников ему удается основать любительский хор, который, как уверяет читателя Трепт, становится центром религиозных и политических дискуссий внутри руководства Советского Союза: народные комиссары и главы НКВД приезжают сюда петь арии о том, стоит ли разрешать нэп, проводить ли насильственную коллективизацию сельского хозяйства и устраивать ли всенародный день исповеди и покаяния перед Богом.