Владимир Шаров: По ту сторону истории - [196]

И далее, как и в романе «Мне ли не пожалеть…», рассказчик признается в своем сотрудничестве с чекистами, переключаясь на наивно-благостный тон: «В общем, с начала и до конца все в рукописи было построено на родственной приязни, уважении и благодарности. Добрая, умная книга, и мне жаль, что она и на этот раз не будет напечатана. Впрочем, три года назад дело было в подвешенном состоянии. Хозяин моего нового издательства, фамилия его, как я уже говорил, Кожняк, происходил из знатной гэбэшной семьи, имел на Лубянке прочные связи» (ЦА 59).

Исследование «Сюжеты, их рифмы и рефрены» в конце концов не вышло в свет. Но, как неожиданно выяснилось в конце романа, чекист Кожняк был сыном Электры и внуком Жестовского и хотел опубликовать сочинения своего деда. Тут вступает тема легитимности наследников. Представитель нового правящего класса Кожняк принадлежит к «гэбэшной аристократии» и одновременно является внуком «сидельца» Жестовского, который в какой-то момент выдавал себя за великого князя Михаила Романова. В этой семейной путанице все – самозванцы, а не законные наследники. При этом опять-таки в «Царстве Агамемнона» ориентирами являются точные даты, как вехи расставленные в тексте.

У Шарова как романы, так и вставные эпизоды часто начинаются с точной календарной даты. Вот несколько примеров вступительной фразы в романах, а также использования датировки в дневниках.

«След в след»: «Эти записки я начал собирать из многочисленных разрозненных заметок в феврале 1979 года, вскоре после смерти моего приемного отца Федора Николаевича Голосова, их главного действующего лица, а по большей части и автора» (СВС 7). «До и во время»: «Впервые я оказался в этой больнице в октябре 1965 года, кажется, восемнадцатого числа» (ДВВ 5). «Старая девочка»: «Двадцатого мая 1937 года мужа Веры Андреевны Радостиной – Иосифа Берга – отозвали с должности начальника Грознефти в Москву» (СД 7). Основная часть «Будьте как дети» начинается с даты смерти ребенка: «Двадцать пятого января 1970 года не стало Сашеньки» (БКД 9), – а далее автор обращается к собственным запискам, сделанным много лет назад. Основная часть романа «Репетиции» построена как изложение дневников французского комедиографа Сертана. «Мне ли не пожалеть…» начинается с того, что повествователь выслушивает устные рассказы о Лептагове, а потом начинает собирать материал о нем. В форме писем и дневниковых записей сделан роман «Воскрешение Лазаря». «Возвращение в Египет», наиболее «структурированный» роман Шарова, состоит из фрагментов писем, распределенных по папкам, в привычном для историка архивном формате.

Описательные эпизоды, включающие изображение событий, размышления и разговоры персонажей, перемежаются хроникой событий. При этом временные параметры подробны и точно вымерены. Приведу несколько примеров только из одного романа – «След в след»: «Через месяц, как я уже говорил, Федор Николаевич переехал в Воронеж и с тех пор, все семь лет его жизни у нас, бывал в Москве короткими, почти формальными наездами. О том, каковы были его отношения с приемными родителями в этот период и потом, в шестьдесят четвертом году, когда он оставил Воронеж и опять вернулся домой, мне мало что известно. Я только знаю, что в Москву он возвратился из‐за Марины, которая тяжело болела и которой оставалось жить всего несколько месяцев, она умерла в марте шестьдесят пятого года. Знаю, что после ее смерти Николай Алексеевич сильно сдал, тоже долго и тяжело болел. Жили они тогда вдвоем, жили замкнуто, уединенно до самого дня его кончины, последовавшей 13 сентября 1967 года» (СВС 163; курсив везде мой. – А. Г.).

А вот примеры из «Старой девочки»: «Мне и сейчас нетрудно восстановить топографию тех мест, где я с бабушкой и родителями прожил на даче два полных лета шестьдесят восьмого и шестьдесят девятого годов. Было мне тогда пять и, соответственно, шесть лет, помню я свое детство неплохо, кроме того, десятью годами позднее я не раз, хотя редко подолгу, там бывал, собирал грибы, просто ходил по лесу» (СД 453). Дача – это, в сущности, Эдем, райские сады, буколические картины, мир детства, где автор познакомился с Верой. Временны´е перерывы в повествовании также четко обозначены: «Следующие три года ушли у Ерошкина в основном на Берга да на текущие ярославские дела» (СД 320); «Так в этой размеренной, тихой жизни прошло чуть больше семи лет» (СД 418).

Конкретность датировок создает впечатление правдоподобия, скрупулезной документальности повествования, что парадоксально сочетается с фантасмагорией, окружая ее аурой достоверности. Однако значение точных датировок у Шарова гораздо глубже и связано также с изображением человека: указание дат в жизни как основных, так и второстепенных персонажей является здесь проявлением уважения, означает историческую важность событий частной жизни и ценность отдельной человеческой судьбы.

По Шарову, важна память о любом человеке, и здесь особую роль играют дневники. Вести дневник для писателя – это признак нормальной домашней жизни, хорошая семейная традиция.

С самого раннего детства, почти что с того времени, как себя помнила, Вера каждый день вела дневник… Так же поступали и ее мать, и бабка… Позже, в четырнадцать лет, когда Вере надоела эта каждодневная повинность и она пошла сказать матери, что все, хватит, больше она ничего записывать не будет, в их классе и четверть девочек не ведет дневника, мать ответила, что никто Веру заставлять не собирается, но просто ей кажется, что человек должен уважать себя и свою жизнь, уважать, наконец, Создателя, все это сотворившего, а как же это делать, если день прошел, а назавтра ты уже ничего не помнишь (СД 83–84).