Владимир Шаров: По ту сторону истории - [195]

Автор-повествователь вновь выступает как посредник в передаче информации, и точные даты призваны подтвердить надежность его данных. Однако что это за человек? Повествователь у Шарова – человек, как правило, чрезвычайно, до наивности доброжелательный, очень общительный: другие персонажи охотно вступают с ним в долгие доверительные беседы, и он потом пересказывает их истории читателю. По профессии автор часто, как и сам Шаров, историк, писатель или журналист. В «До и во время» это детский писатель, автор популярных рассказов о Ленине и других революционерах, которых он, как и подобает героям детской литературы, изображает добрыми, мягкими, домашними людьми, сознательно нарушая историческую достоверность.

Однако этот симпатичный автор может оказаться человеком с двойным дном, особенно если это касается времен Большого Террора. В романе «Мне ли не пожалеть…» автор основной рамки, жизнеописания композитора Лептагова, Алексей Трепт, с гордостью признается, что он не только журналист, но и секретный сотрудник НКВД: «Работал я на них еще с самого начала двадцатых годов, в частности был их человеком в хоре Лептагова, всегда писал правду, всю правду и одну только правду и всегда гордился, что они мне доверяют. Те, кто смотрят на это иначе, удивляют меня: если мы хотим, чтобы нами хорошо и справедливо управляли, государство просто обязано обладать всеведеньем и всезнаньем. Мы – внештатные сотрудники, как раз и есть глаза власти…» (МНП 17). Стукачом был и главный герой «Царства Агамемнона» Николай Жестовский, сам отсидевший много лет в лагерях.

Ситуация, как по шаблону, повторяется и во временном пласте, относящемся к современности, хотя в смягченной форме. Сам рассказчик в «Царстве Агамемнона», Глебушка, уже в наши дни, в 2015 году, был арестован, у него изъяли его рукописи и архивы. После нескольких месяцев допросов и запугиваний без предъявления обвинений Глебушка «был готов к самому тесному, самому искреннему сотрудничеству» (ЦА 37) со следствием. Но времена изменились, и этого не понадобилось.

В «Старой девочке», как и в других романах Шарова, судебное следствие изображено как пародия на творческий процесс. Основной сюжетный блок повествования в этом романе состоит в том, что чекисты собирают материалы для проверки, подтверждения и дополнения фактов из Вериного дневника. Чекисты-следователи, в первую очередь Ерошкин, работают над политическим делом как над художественным произведением: подбирают тему, набрасывают план, собирают материалы, допрашивая и расширяя круг обвиняемых, и, наконец, составляют отчет. Их деятельность получает теоретическое обоснование в пародийной литературоведческой работе «Поэтика допроса», которая в первый раз упоминается в романе «След в след». Таким образом, в художественном мире Шарова явления перевернуты с ног на голову: чекисты становятся писателями-творцами, работа органов и судебные расследования сродни литературному процессу, а доносы и материалы процессов судебных функционируют как художественный вымысел.

Другую отсылку к литературоведческой работе, но уже не издевательскую, а скорее программную, находим в «Царстве Агамемнона». На этот раз автор-повествователь цитирует литературоведческое сочинение «Сюжеты, их рифмы и рефрены» (ЦА 56), которое в конце пятидесятых годов написал герой книги писатель Жестовский. Шаров здесь под влиянием иронической авторефлексии перечисляет повествовательные элементы, которые его самого особенно интересуют: событийная канва, переклички, аналогии, устойчивые мотивы в истории. Но важнее всего здесь размышления о времени.

Ситуация, как обычно у Шарова, точно датирована. Уже в наши дни, в 2012 году, автор-повествователь получил заказ подготовить к публикации трехтомник Жестовского, на который автор лет тридцать назад уже писал внутреннюю рецензию. «Ни тогда, ни сейчас судьба книги от меня не зависела. Вопрос, издавать ее или не издавать, был уже решен. „Наука“ рукопись Жестовского, не задумываясь, бортанула, но нынешнему времени его „…Рифмы и рефрены“ пришлись ко двору» (ЦА 56). В книге диалоги вели между собой литературные персонажи, разбросанные во времени, но «кровные родственники» по сути: леди Макбет Шекспира и Лескова, Росинант Сервантеса и Пролетарская Сила Андрея Платонова, Кириллов из «Бесов» Достоевского и Подсекальников из «Самоубийцы» Эрдмана. Жестовский сравнивал эти пары с однояйцевыми близнецами, старшим и младшим, разница между которыми обусловлена временем, в которое они жили. Пары «сестер» и «братьев» никак не ограничены национальными или временными границами: «Суть, конечно, не в генетике – она началась зачатием и тем же зачатием кончилась, – а во времени, которое всегда пресс, ты же, как ни крути, – чистый лист бумаги, и оно отпечатывается на тебе, словно в типографии» (ЦА 57).

Книга Жестовского – «разговор равных, и тут оказывается, что младший знает много того, о чем старший и помыслить не мог. Получается как в жизни: однажды что-то оборвалось, но теперь, когда связали обрезки, снова пошло вперед. Есть надежда, что, пусть неровно, рывками, так будет длиться и дальше» (ЦА 59). Здесь Шаров в другой форме повторяет свою любимую мысль о «рецидивах» (ЦА 61) или повторяющихся моделях в истории. В случае «Царства Агамемнона» судьбы участников восходящего к античной мифологии четырехугольника, состоящего из отца, матери, дочери, обожающей отца, и любовника матери, принимает формы, обусловленные российской реальностью ХX века.