Владимир Шаров: По ту сторону истории - [191]

В романе Шаров собирает мозаику русской истории. Он отыскивает ее частички в разнообразных письменных документах и складывает эти фрагменты в причудливую конструкцию, чтобы выяснить их смысл. В этом новом порядке, в манипуляции материалом, в соединительной ткани повествования проявляется магия шаровского повествования, его магический реализм.

Сам Шаров настаивал: «Я реалист… Я пишу совершенно реальную историю помыслов, намерений, вер»685. И если мы можем отнести «До и во время» к «магическому историзму», следуя за Александром Эткиндом, то это только подраздел магического реализма, так как Шаров «реалист»686. И поскольку магический реализм по определению передает аллегории истории, то и Шаров описывал свои романы как «историю помыслов, намерений, вер». Сочетая элементы магического реализма с попыткой воплотить реальное, хотя и не очевидное содержание истории687, созданный Шаровым жанр романа характеризуется квазиобъективным, почти документальным стилем повествования, в котором парадоксально совмещаются пространства реальности и фантастики. Противоречащие реализму элементы никем из героев не подвергаются сомнению. Реалистическое обрамление фабулы должно подрывать доверие к чудесным рассказам Ифраимова о перевоплощениях де Сталь, но оно, скорее, делает фантастику более правдоподобной, хотя читательские сомнения насчет «реализма» происходящего остаются неразрешенными. Но именно поэтому самый мощный эффект прозы Шарова ощущается в тот момент, когда читатель понимает, что так действительно было, что Скрябин и впрямь так говорил и на самом деле проповедовал, как Христос, на Женевском озере, хотя и не для Ленина688.

Ольга Дунаевская пишет (в настоящем издании) о том, как Шаров работал над своими романами – как настоящий историк, собирая материалы в Исторической библиотеке и в Народном архиве, который принимал на «хранение все документальные остатки жизни рядовых граждан – от „счастливых“ трамвайных билетиков и конфетных оберток до дневников и документов неформальных организаций»689. Шаров – коллекционер причудливых историй, знаток редкостей и странностей, собиратель интересных находок. Его волнуют личные судьбы людей, и он запечатлевает историю частной жизни, сохраненную в дневниках, записях, воспоминаниях. Его творчество проистекало из удивления историческими находками. «А удивить – по словам супруги автора – могло что угодно: судьба, фраза, картина, документ, место, стихотворение, событие»690. По поводу «До и во время» О. Дунаевская указывает на удивление, которое Шаров испытал от «Архива гениальности и одаренности» Сегалина и «Философии общего дела» Федорова691. Не меньше удивили писателя контрапунктное творчество и судьба гениального безумца Скрябина692. Такими чудесами реальности вдохновляется магическая проза Шарова.

Имея в виду, как Шаров создает своих героев – изучая детали их жизни в библиотеках и архивах, – можно предположить, что и много других неявных чудес заимствовано им из исторических документов, воспоминаний и дневников. Будем надеяться, что исследование цитатности Шарова только начинается – нам еще только предстоит осознать фундаментально достоверную основу его фантасмагорий и оценить по достоинству фактографию его фантастических сюжетов.

РИФМЫ И РЕФРЕНЫ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВРЕМЯ В РОМАНАХ ВЛАДИМИРА ШАРОВА

Амина Габриэлова

Время – главный герой любой честно написанной книги.

В. Шаров. «Царство Агамемнона»

Воспоминания Владимира Шарова о его любимом школьном учителе, словеснике и правозащитнике Анатолии Якобсоне начинаются так: «Сам о себе Анатолий Якобсон писал: „По образованию историк, но больше занимался литературой“»693. Эти слова можно отнести и к писателю Шарову. Якобсон любил литературу, но преподавать ему довелось историю, предмет в гораздо большей степени регламентированный. Шаров, как и Якобсон, историк по образованию, предпочел заняться литературой, потому что она давала больше свободы фантазии и творческому темпераменту. Ему были интересны не только результаты, но и нереализованные возможности в людях и ситуациях, не только то, что произошло на самом деле, но и то, что могло бы произойти в случае, когда «…боковые ветки оказались в итоге сильнее основного ствола»694.

Поэтому его главные сочинения написаны в жанре квазиисторического романа. Этот жанр позволяет сочетать эрудицию историка и размах художественной фантазии, что в случае Шарова означает самые, казалось бы, головокружительные гипотезы. Историческое прошлое как таковое служит для Шарова отправным пунктом, потому что его интересует, как прошлое прорастает в настоящее, какие возникают параллели и совпадения в ходе событий. Развязка его романов всегда происходит в наши дни. И «Репетиции», где главная сюжетная линия начинает разворачиваться при патриархе Никоне в эпоху Раскола, и «До и во время», где мадам де Сталь приезжает в Россию в начале XIX века, и исторические экскурсы в «Будьте как дети» и в «Возвращении в Египет» – все имеют выходы в современность. Именно энциклопедическое богатство как жизненных историй, так и точных исторических деталей в сочетании с самыми невероятными допущениями создает уникальный шаровский художественный мир.