Владимир Шаров: По ту сторону истории - [179]

И сегодня русская история продолжает оставаться расколотой на сталинистов и антисталинистов; она блокирована в своем собирании в общее дело, имеющее выход в открытое будущее. Поэтому сегодня она все время вращается по бессмысленному кругу бесконечных повторений-репетиций. Шаров своими романами создает поле виртуальных возможностей этот раскол преодолеть, собрать изначально порванную связь времен – он оставил нам много разных археологических деконструкторских схем такой сборки в общее дело двух и более непримиримых элементов исторического российского самосознания в его complexio oppositorum. Шаров вместе с тем – радикальный христианин, он ищет Спасения для всех: и жертв, и палачей, потому что жертва и палач в русской истории слишком легко меняются местами. Он оставил нам в своих романах новую философию общего дела – дела воскресения исторической памяти во всей ее полноте, без изъятий и разделений на абсолютное добро и абсолютное зло. По русской истории он ходил, как начальник депо у Платонова – добрым отцом, собирающим свою паству на общее рабочее дело. Лазарь Каганович, звонящий начальнику станции в «Бессмертии», – это на самом деле Бог, говорящий с возлюбленным Сыном своим. Мы не откроем себя голосу Господа разделением претендующих на свою исключительную истину – вот сокровенная огромная мысль Шарова, маленький фрагмент которой я попытался здесь реконструировать.

Тексты Шарова – это на деле большие аппараты-диспозитивы, интеллектуальные депо собирания частичного в единое, которое во всей своей непримиримой противоречивости только и может открыть себя голосу Господа. И нам еще многое предстоит понять в устройстве этих аппаратов, чтобы запустить их и, если повезет, открыть себя голосу бессмертного наркома небесных путей сообщения под водительством мудрого и доброго начальника депо Владимира Шарова.

РЕВОЛЮЦИЯ КАК КОСМИЧЕСКАЯ МИСТЕРИЯ СКРЯБИН В РОМАНЕ «ДО И ВО ВРЕМЯ» В. ШАРОВА

Полина Д. Димова

В романе «До и во время» (1993) Владимир Шаров ищет культурные корни русской революции в дореволюционных утопиях радикальной интеллигенции и апокалиптических видениях русских символистов. Связь между идеологическими представлениями раннего советского периода 1920‐х и 1930‐х годов и мистическими попытками предыдущего поколения постигнуть всеединство и соборность русского народа уже обсуждалась в научной литературе599. В согласии с этими концепциями Шаров понимает революцию не как разрыв в русской истории, а, наоборот, как событие преемственное имперскому периоду, как прямое продолжение силовых линий русской культуры Серебряного века. Убежденность русских символистов в том, что искусство преобразит мир, отражается в шаровской интерпретации русской революции. Не случайно олицетворяющий символизм композитор-мистик Александр Скрябин (1872–1915) изображен в романе как пророк революции и предтеча Ленина. Опираясь на разные аспекты скрябинского мифа, автор романа создает образ воображаемого Скрябина-большевика. Статья рассматривает рецепцию Скрябина в советской культуре и указывает на основные истоки шаровской характеристики Скрябина.

В романе Шарова Скрябин – безумец, мессия и пророк. Соединяя в себе мужское и женское начала, он является андрогином, воплощая фантазии декадентского искусства. Он синестет и гений. Отталкиваясь от биографии композитора, Шаров изображает, как Скрябин работает над своей незаконченной «Мистерией» – грандиозным, апокалиптическим произведением, которое «соединит поэзию, музыку». Прибегая к синестезии, Скрябину «придется создать совершенно новый язык… танцев, запахов, вкусовых ощущений, движений, жестов и взоров тоже», чтобы достигнуть духовного и сексуального экстаза всеединства и преобразить мир600. У Шарова запахи сыграют важнейшую роль в «Мистерии» Скрябина, якобы зашифровавшей русскую революцию как произведение синтетического искусства в нерасчленимом единстве со звуками, стихами и светом. В «До и во время» Скрябин единодушно избран лидером партии последователей религиозного мыслителя Николая Федорова (1829–1903), основателя русского космизма, чьей задачей было воскрешение предков. И действительно, в понимании Шарова, цели Федорова близки к целям большевиков, а Скрябин предваряет дело Ленина.

Шаров подчеркивает преемственность между русской дореволюционной и советской культурой, вплетая историю Скрябина в рассказ о фантастических перевоплощениях Жермены де Сталь в России XIX–XX веков. Ее персонаж как раз олицетворяет непрерывность русской традиции. Эта героиня встречается с выдающимися личностями русской истории: религиозными философами, творцами, идеологами, – от Федорова до Сталина. Ее любовные связи с Федоровым, Скрябиным и Сталиным являются стержнем фабулы. Историческая мадам де Сталь (1766–1817) – это блестящий писатель, политический мыслитель и теоретик романтизма, размышляющий в своем творчестве не только о Великой французской революции, но и о человеческих страстях и эмоциях. Потому и нельзя удивляться, что в романе она выбирает именно эротический подход к русским революционерам, а сексуальная любовь оказывается самым прямым способом осуществления ее революционных идей и ее участия в революции. Но почему Шаров выбирает именно де Сталь? Де Сталь попала в Россию в 1812 году, будучи изгнанной из Франции Наполеоном, и в биографических записках «Десять лет в изгнании» пишет о России как о самой свободной стране. Пушкин высоко оценивал произведения и воззрения де Сталь. В эпилоге «Войны и мира» Толстой признает силу влияния де Сталь как противника Наполеону на историю XIX века