Владимир Шаров: По ту сторону истории - [173]

В работе над планируемым третьим томом («Земной рай») Коля предполагает опираться на собранные им архивные материалы, в том числе на то, что он нашел «в дневниковых книжках Чичикова» (ВЕ 273). Колино доверие к дневникам вымышленного персонажа свидетельствует о полной фикциональности его исходного текста, выводя повествование в область Колиного чистого воображения. В воображаемом мире предполагаемой третьей части «Мертвых душ» Чичиков свободно сосуществует вместе с историческими личностями и библейскими предками, в определенный момент даже бродит по Синайской пустыне рядом с Авраамом и записывает «на полях слова Всевышнего» свои предчувствия и мысли о неизбежном движении России к революции. В конце концов он отказывается от старообрядцев, но не от своих революционных идеалов и не от надежды на Землю обетованную. Третья часть планируемой Колей трилогии заканчивается после того, как Чичиков встречает Георгия Плеханова и Веру Фигнер в Петербурге, читает Чернышевского и наконец соглашается с тем, что «Небесный Иерусалим еще только предстоит возвести, и строить его человек будет сам, своими руками, своим потом и кровью. И город он изваяет не из сапфира, а из космического эфира и Эдисонова электричества» (ВЕ 312).

Несмотря на название, в предполагаемом Колином третьем томе мало что может быть названо райским; он рассказывает версию тревожных и дестабилизирующих событий, ведущих к революции. Однако название «Земной рай», на котором Коля неоднократно настаивает, может быть рассмотрено в ином ключе: на самом деле видение рая – это радикальное понимание истории, заимствованное из изложенного в «Репетициях» «весьма странного литературоведения» Кучмия, понимание, которое предполагает, что жизни Чичикова, Авраама и Плеханова взаимодействуют на равных основаниях. Другими словами, рай следует понимать не на уровне описываемых событий, а на уровне нарративной конструкции. В этой райской повествовательной конструкции художественная литература, история и Священное Писание свободно взаимодействуют в новом видении травматической истории ХX века. И именно из этой райской нарративной конструкции возникает метаисторическая правда в «Возвращении в Египет», как и во всех других романах Шарова.

Однако как только читатель готов поверить, что дописывание Колей «Мертвых душ» станет магистралью романа, автор вновь подрывает это ожидание. Колин синопсис занимает лишь небольшую часть романа, заканчиваясь еще до середины книги. На протяжении всей второй половины «Возвращения в Египет» текст не обращается ни к Колиному синопсису, ни к предложенному тексту. Вместо этого он посвящен переписке потомков Гоголя, в которой ни один из рассказчиков (или авторов писем) повествовательно не доминирует; в «Возвращении в Египет» нет основного рассказчика – в отличие от многих других романов Шарова. Нет никого, кто после работы с записями мог бы взять под контроль и творчески воссоздать контрафактический нарратив. Никого, то есть, кто был бы внутри романа. Даже автор «Предисловия», «В. Ш.», представляющий архив, на котором основан роман, более не возникает в тексте. И магистраль этого романа, наряду с его метаисторической правдой, никогда полностью не проговаривается, а только подсказывается синопсисом Коли.

В определенный момент Коля приостанавливает синопсис, чтобы упомянуть, что пересказ предполагаемого повествования он будет «прерывать новеллами на манер повести о капитане Копейкине» (ВЕ 245). Хотя упоминание мимолетно и такие «новеллы» в синопсисе Коли не появляются, ссылка на повесть о Копейкине, тем не менее, показательна. Как уже говорилось выше, история Копейкина своими постоянными обращениями к аудитории характеризует повествовательную стратегию Гоголя, в которой истинность повествования порождается не рассказываемой историей, а взаимодействием между рассказчиком и аудиторией. На протяжении всего своего синопсиса Коля тоже постоянно обращается к своей аудитории с вопросами, разъяснениями и метакомментариями577. На самом деле Коля излагает свой синопсис в серии писем Артемию Фрязову, в том числе озабоченный и поисками обратной связи578. Аналогично повести о Копейкине синопсис Коли и возможность второго и третьего томов «Мертвых душ» создаются не в тексте, а в пространстве между рассказчиком и аудиторией. Колины предполагаемые тома представляют собой не что иное, как реконструированную версию утерянного синопсиса запланированного письменного проекта. Это не само повествование, а указание на повествование, которое необходимо восстановить в процессе взаимодействия рассказчика и аудитории.

В отличие от многих других романов Шарова «Возвращение в Египет» не превращает свою конструкцию в единый нарратив, в котором активно переписывается травматический российский ХX век и полностью раскрываются его потенциальные эсхатологические и литературные основания. Вместо этого роман предлагает только возможность таких повествований – через краткий конспект Коли, через эссе Артемия о «Носе» и через многие другие повествовательные нити, – однако оставляет их завуалированными, непроговоренными и недоступными. В этом смысле «Возвращение в Египет» предпочитает не раскрытие, а утаивание. Роман доверяется власти пустоты. Это позволяет пустотам в наследии и биографии Гоголя разворачиваться на сотнях страниц переписки между персонажами романа, оставаясь при этом пустотой для читателя. Таким образом, «Возвращение в Египет» создает метаисторическую правду не посредством какого-либо отдельного повествования, а воображением читателя, стимулируемого отсутствием к плетению мощной апофатической правды из нитей, намеченных, но не прописанных нарративами романа.