Владимир Шаров: По ту сторону истории - [146]
Тухачевск – огромный промышленный моногород, стоящий на месте Ленинграда-Петербурга. Однако в той реальности, где существует Тухачевск, Петербург не был заложен Петром I; город был выстроен «с нуля» в 1947 году вокруг комбината, который, по документам, перерабатывал водоросли, а «в реальности… занимался разработками химического и бактериологического оружия»332. В этом городе существует «бумажная церковь» (намек на «бумажную архитектуру» позднесоветского времени) —
…группа из приблизительно тридцати человек, объединенных нерукоположенным молодым историком, священником-автодидактом Сергеем Квадратовым333 и придерживающихся идей своеобразного либерального христианства. Целый ряд андеграундных тухачевских художников, писателей, поэтов и музыкантов считал себя прихожанами Бумажной церкви, названной так из‐за того, что ее последователи не почитали и не хранили традиционных икон. Отчасти это делалось для того, чтобы снизить риск гонений, если в их домах обнаружатся предметы религиозного культа, а отчасти – из‐за убежденности Квадратова в опасности «всего, что способно побудить верующего к пустому обрядопочитанию и соблазнить его не прожитой, не пропущенной сквозь собственное сознание эстетической привлекательностью». При этом Квадратов и его последователи глубоко верили в важность творчества, инспирированного религиозным переживанием и религиозной мыслью334.
Творчество «прихожан Бумажной церкви» может быть описано как советская теология. Это, например, «иконы»: советские черно-белые фотографии неизвестных людей, вставленные в аппликации с использованием детского материала для поделок, росписей гуашью и т. п. и покрытые надписями, которые одновременно исполняют роль орнамента и цитируют наиболее известные слова изображенного на иконе «святого»335. «Иконы» Бумажной церкви содержат короткие истории из жизни изображенных людей, о которых, помимо этих историй, больше ничего не известно. По своему статусу высказывания героев «Апографий» должны быть образцовыми, но их невозможно превратить в лозунг, вообще использовать как нормативные тексты:
…а других же нет, я побежала в универмаг, там в отделе бабы стоят, а мне в роддом через неделю, я им говорю: «Ну дайте хоть какие-нибудь, у вас же, наверное, для себя есть!» А они… «Да пошли вы в жопу, – говорю, – буду босиком рожать!» А они: «Да тебе вообще сколько лет?» (надпись на «иконе» «Варвара Миропросительница»)336.
То, что персонажи «икон» по неизвестным причинам объявлены святыми Бумажной церкви, словно бы берет их истории в кавычки и не дает зрителю отнестись к ним с привычной сентиментальной эмоцией, с которой в русской культуре принято относиться к «маленькому человеку».
«Литургика» Жестовского тоже может быть описана как «советская теология», столь же гибридная по своей сути, как и теология «икон» Бумажной церкви. Однако ее гибридность имеет совершенно другой смысл. Герои «Апографий» представлены как заведомо несовершенные, и важнейшим мотивом творчества прихожан Сергея Квадратова является разрыв между благостью Бога и унизительностью повседневной позднесоветской жизни, в которой человек неустранимо ущербен, но заслуживает сочувствия. О разного рода страдальцах и потерпевших у Горалик говорится в третьем лице, или приводятся их монологи от первого лица – но в любом случае прихожане Бумажной церкви явно считают их «святыми» просто за факт бессмысленных и безвинных страданий, вне зависимости от того, причинены ли они чьим-либо личным безумием или магазинным дефицитом.
Жестовский же совершенно убежден в необходимости не почитать тех, кто претерпел бессмысленные страдания, но доказать, что страдания якобы никогда не бывают бессмысленными. Он стремится наделить сакральным смыслом наиболее чудовищные явления советской жизни, включая Большой Террор, показательные процессы и собственный «стук» на всех окружающих, включая собственную дочь.
Главная идея Жестовского состоит в том, что жестокость ХX века свидетельствует: Бог отвернулся от мира; на Его месте устроителя и организатора земной жизни теперь встало государство. Поэтому государству верующие и должны довериться.
Сейчас мы всей страной строим коммунизм, это наше Общее дело, по-гречески «Общее дело» и есть «Литургика». Строительство рая на земле само по себе наше раскаяние в грехе, за который мы когда-то были изгнаны из Эдема, во всех последующих грехах, которые родом из того, первого. Оно есть готовность на любые лишения, на любые страдания, только бы заслужить прощение Всевышнего…
…Другое наше служение, конечно, войны. Их прообраз – всех до одной – завоевание избранным народом Земли обетованной. Мир сотворен Господом, и мы живем с верой, что однажды весь Земной шар со всеми, кто на нем живет, сделается Землей обетованной. За это и воюем. Оттого каждое большое сражение с нашими врагами есть грандиозная литургия под открытым небом
