Владимир Шаров: По ту сторону истории - [144]
Историк Юрий Слезкин в недавней книге «Дом правительства» предположил, что для поколения большевиков, которые участвовали в послереволюционной организации советских институций, самой большой проблемой стало взаимодействие с поколением их детей. Сюжеты Соколова и Шарова могут быть прочитаны как мрачно-ироническая версия диагноза, поставленного Слезкиным: советская история не могла быть внутренне связной из‐за распада взаимопонимания между поколениями. Соколов и Шаров последовательно представляют фантазматическую реорганизацию такой (в реальности распавшейся) преемственности.
Эта версия гротескного замещения советских исторических схем и в целом символических порядков не была единственной. 1990–1992 годы недостаточно оценены как период «подведения итогов» советской эпохи в истории русской литературы. Здесь довольно будет упомянуть два произведения, созданных в это время и относящихся к массовой культуре: одно из первых произведений русского фэнтези, роман Марии Семеновой «Волкодав» (1992–1995; и название, и образ главного героя прямо отсылают к фразе из романа А. Солженицына «В круге первом»: «Волкодав прав, а людоед – нет»323) и роман Вячеслава Рыбакова «Гравилет „Цесаревич“» (1992; в нем вся советская история описана как следствие чудовищного эксперимента, произведенного над микроскопическими существами, которые живут в особой емкости наподобие гигантского автоклава).
Вернусь к основному сюжету этой статьи. В русской литературе существует еще одно известное произведение, которое представляет в издевательской форме идею семейной связи, замещающей для персонажей – не для повествователя! – прежние, потерявшие значение исторические нарративы. Это роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой теленок» с его рассказом о «детях лейтенанта Шмидта» – самой буйной группе среди самозванцев, выдающих себя за братьев, сестер или потомков знаменитых исторических деятелей.
По всей стране, вымогая и клянча, передвигаются фальшивые внуки Карла Маркса, несуществующие племянники Фридриха Энгельса, братья Луначарского, кузины Клары Цеткин или, на худой конец, потомки знаменитого анархиста князя Кропоткина. Отряды мифических родственников усердно разрабатывают природные богатства страны: добросердечие, раболепство и низкопоклонничество.
От Минска до Берингова пролива и от Нахичевани на Араксе до Земли Франца-Иосифа входят в исполкомы, высаживаются на станционные платформы и озабоченно катят на извозчиках родственники великих людей. Они торопятся. Дел у них много324.
Если Соколов и ранний Шаров создали свои нарративы абсурдного родства и самозванчества «на выходе» из советского символического порядка, то Ильф и Петров придумали историю о «детях лейтенанта Шмидта» «на входе» в него, именно тогда, когда Советский Союз быстро становился автаркическим государством с абсолютным диктатором во главе. Само намерение персонажей выдавать себя за родственников выдающихся людей из советского пантеона Ильф и Петров изображали как примету рудиментарного сохранения старого жизненного уклада внутри нового. Поэтому их персонажи, включая даже такого яркого героя, как Остап Бендер, – маргиналы. Бендер – трикстер, превосходно умеющий добывать прибыль (деньги и высокую оценку со стороны окружающих) именно из обломков прежних, ушедших социальных отношений325.
Палисандр, внук Распутина и внучатый племянник Берии, или Сталин, сын мадам де Сталь, – воплощение принципиально гибридного и гротескного характера жизни при «советской власти», ее абсурдной нормализации. Поэтому они – не маргиналы. Символический порядок, который они выражают, – не старый имперский, а именно советский. Изображение Сталина у раннего Шарова и Соколова, разумеется, является нарочито гротескным (у Шарова) или откровенно издевательским (у Соколова) и не имеет ничего общего с советскими интерпретациями его образа – но есть одно важное пересечение: действия советских «вождей» получают легитимность благодаря введению в действие эзотерического объяснения, переводящего историю в провиденциальный план. Так было и в советской версии «исторического материализма». Соколов и особенно Шаров создают мрачную пародию на вульгаризированную гегельянско-марксистскую историософию советского пропагандистского нарратива: оказывается, любая жестокость, совершенная «вождями», является вынужденной (как действия Сталина, якобы развязавшего Большой Террор из‐за ревности к Жермене де Сталь) или преследующей благие для всего человечества трансцендентные цели.
Для дальнейшей интерпретации сходства и несходства между Ильфом и Петровым, с одной стороны, и ранним Шаровым и Соколовым, с другой, я воспользуюсь концептуальным аппаратом и терминологией, разработанными французскими социологами Люком Болтански и Лораном Тевено. Эти авторы предположили, что в разных ситуациях один и тот же человек может руководствоваться совершенно различными, если можно так сказать, моральными логиками, то есть очень отличающимися друг от друга способами интерпретации идей справедливости и общего блага. Эти моральные логики Болтански и Тевено называют «градами», заимствуя термин из противопоставления «града земного» и «града Божьего» в трактате Блаженного Августина «О граде Божием». Среди выделенных ими «градов» есть «град репутации» (моральная логика, основанная на меритократии) и «патриархальный град». «В классических построениях патриархального града величие людей определяется их положением в системе отношений, основанной на строгой иерархии и личной зависимости. …В патриархальном граде любые связи между людьми мыслятся по образу рода и семейных отношений»
