Владимир Шаров: По ту сторону истории - [142]
Задача этой статьи – обсудить романы Владимира Шарова и окружавший их современный контекст на материале сравнения одного из ранних романов – «До и во время» – с поздним, последним – «Царством Агамемнона». Это позволит понять, как, удерживая в фокусе внимания некоторые константы творчества Шарова, можно говорить о его эволюции.
В произведениях Шарова несколько раз воспроизводится особого рода нарративная фигура, которую можно назвать абсурдным, или «противоестественным», родством: персонаж оказывается сыном или иным близким родственником другого персонажа, с которым он не имеет – или, по опыту предполагаемого «среднего» читателя современной беллетристики, не должен был бы иметь – ничего общего. Кажется, впервые эта нарративная фигура возникает в романе «До и во время» (1988–1991312): в нем Иосиф Сталин оказывается сыном Жермены де Сталь, дважды возрождавшей себя на протяжении XIX века с помощью корня мандрагоры и превратившейся в третьей своей реинкарнации в российскую дворянку по имени Екатерина Сталь. В романе «Царство Агамемнона» главный герой Николай Жестовский – философ, осведомитель НКВД и теневой предприниматель – во время своих странствий по Советскому Союзу в начале 1930‐х годов выдает себя за чудом выжившего великого князя Михаила Романова, а позже, уже в 1970–1980‐е, его внук, ставший советским, а затем и российским шпионом в Аргентине, – выдает себя за сына якобы выжившего Михаила Романова, Евгения.
Когда родство «Евгения Романова» и Николая Жестовского открывается в романе, оно производит сильное впечатление на читателей (даже на тех, кто начал догадываться о связи разных сюжетов романа) – потому что мир советских маргиналов из числа «бывших», к которому принадлежит Жестовский, малосовместим с «высшим светом» Буэнос-Айреса 1970‐х, в котором вращается «Евгений». (Впрочем, мы знаем этот высший свет только по описанию в английском гламурном журнале «Esquire», то есть он, возможно, представлен с точки зрения недостоверного рассказчика.)
Нарративная фигура странного или фантастического родства появляется у Шарова именно в 1988–1991 годах, скорее всего глубоко не случайно.
Абсурдное родство мадам де Сталь и Сталина в «До и во время» явственно перекликается с сюжетной основой романа Саши Соколова «Палисандрия»; это произведение вышло в свет в 1985 году, а написано, по-видимому, в первой половине 1980‐х – в США, где Саша Соколов жил с 1976 года. Его главный герой Палисандр Дальберг – якобы внук Григория Распутина и одновременно внучатый племянник Лаврентия Берии. Более дальний его предок, сэр Лэрри Дальберг – «немец грузинского происхождения (полная фамилия – Дальбергия), он связал себя первым браком с прародительницей Уинстона Черчилля, Шерри Фли, а вторым – с шотландской принцессой Пегги»313. Сам герой многократно подчеркивает значение для него этой «родословной»: «В часы процедурных раздумий о судьбах Родины я умозрительно, но откровенно любуюсь моими досточтимыми праотцами»314. Впрочем, и другие персонажи Соколова имеют впечатляющих родственников: служанка юного Палисандра, прозванная им Эос (за то, что «развози[ла] на закусочной околесице (sic!) утреннее какао»), «приходилась кузиной монгольскому маршалу Чойбалсану»315. Связь всех этих героев – Дальберга и его «дедушек», служанки и Чойбалсана, Сталина и мадам де Сталь – представляет пародийное или как минимум явно окрашенное иронией «знание» о важнейших, но якобы скрытых от широкой публики сюжетах мировой истории.
Эти описания невероятного родства отчасти отсылают к исторической традиции самозванчества. Роман Саши Соколова может быть прочитан как гротескно усиленный, доведенный до стилистической крайности рассказ самозванца, претендующего на важнейшую роль в истории российского ХX века и воплощающего в своем нарративе максимально неприличные фантазии об «изнаночной» стороне жизни советских элит. Сам о себе Палисандр говорит в тоне, который отчетливо вызывает в памяти Хлестакова или Остапа Бендера, ораторствующего в шахматном клубе города Васюки: «Я – почетнейший член сотен клубов, лиг, комитетов и академий. Я – обладатель целой связки ключей от столиц планеты, держатель самых высоких в мире – кладбищенских – акций. Я – владелец земельных угодий. Из них болот, пустырей и оврагов – столько-то. Я – хозяин замков, гасьенд и вилл, дирижаблей и барж, фаэтонов и катафалков. Я знаменито. Я – знамение своего времени. Я его знаменосец. И, неопалимо пылая огнем гуманизма, – горю, озаряя заблудшим овнам народов путь в ночи бытия»316.
Персонажи «Царства Агамемнона» – явные, очевидные самозванцы, которых автор показывает за «работой». Помимо уже упомянутых «монархических» ролей Жестовского и его внука упомяну и о том, что Электра пишет письма за «святого» старца, который является ее отцом. Сталин, сын и любовник де Сталь, из романа «До и во время» – не самозванец, но персонаж, действующий в повествовании не вполне надежного рассказчика, который скорее всего является душевнобольным. Впрочем, еще один персонаж того же романа – философ «воскрешения отцов» Николай Федоров – «…очень боялся быть принятым за самозванца, он знал, что тогда за ним никто не пойдет»
