Вкус любви - [26]

— С приятелем.

— Ты что, разговариваешь на «вы» с приятелем?

— Да, с Тимоте. Мы обращаемся друг к другу на «вы». (Спасибо, что он существует и действительно любит элегантность местоимения «вы».)

— Почему ты говорила с ним о сексе?

— Ты что, подслушивала? — возмутилась я, испытывая отвращение к тому, что моя мать могла слышать, как я, особо не стесняясь, говорю о преимуществе трусов с разрезом.

— Ты громко говорила, — сказала она в свое оправдание.

— Я говорила в совершенно неслышимом для тебя диапазоне, если бы ты оставалась на кухне, — ответила я.

Она ничего не добавила, но по ее лицу я поняла: мать чувствует приближение неприятностей, причиной которых станет вовсе не Тимоте.

Итак, я постоянно рискую посеять хаос в своей семье, а единственное, о чем беспокоится Месье, — чтобы я его ни во что не впутывала.

— Я сказала ей, что сейчас у подружки.

И поскольку он продолжает смотреть на меня, еще не успокоившись или сомневаясь в моих способностях вводить в заблуждение родителей, я добавляю с уверенностью, которая, похоже, не производит на него впечатления:

— Не волнуйся.

Но он волнуется и даже изрекает такое:

— Все же будь осторожнее.

Я всегда догадывалась, что Месье — эгоист до глубины души: нужно им быть, чтобы так шустро ответить на авансы девушки, когда ты женат и имеешь детей. Нужно им быть, чтобы взять на себя огромный риск привести на свое место работы молодую женщину, семью которой ты знаешь, и все это ради каприза, ради того, чтобы увидеть, как она сходит с ума от восхищения. Только эгоист может поставить на карту всю свою жизнь из-за нескольких часов удовольствия.

Месье способен на беспорядочные необдуманные поступки, иногда даже детские, но в другие моменты тщательно следит за собой, контролирует поцелуи, которые может мне дать, и какой ценой, вплоть до имени, под которым он записан в моем телефоне. Но во всех случаях, всякий раз, когда он подвергает нас опасности, он глубоко уверен: исход будет определен моей осторожностью либо моим легкомыслием. Мне собой-то сложно заниматься, а тут у меня на руках внезапно оказался сорокашестилетний младенец, играющий в страшилки, пугающий и себя, и меня.

И все же, все же… мне достаточно взглянуть в эти глаза, так отличающиеся от моих, чтобы понять: во многих отношениях мы с Месье сделаны из одного теста. В его глазах, невероятная проницательность которых связана с отсутствием притворства, я нахожу беспринципность и эгоцентризм, замеченные за собой, даже если мы с ним используем эти качества совершенно в разных целях.

Если я с головой бросилась в восхитительную ловушку, которую представляет собой Месье, то лишь потому, что увидела себя в этой детской аморальности, в этом полиморфном извращении, или, по крайней мере, потому, что он достаточно на меня похож, чтобы заинтриговать и понравиться мне в пределах, которые мне до сих пор сложно определить.

— Тебя подбросить? — спрашивает Месье возле клиники.

— Сама доберусь, — отвечаю я, уже не чувствуя к нему ненависти.

— Ну да, ты же ездишь на такси, — замечает он с улыбкой, ранящей меня, хотя он об этом и не подозревает.

Он думает, что обращается к безукоризненной куртизанке: она приехала на такси и так же уедет, — словно мы с ним финансово равны. Однако я нахожусь в том возрасте, когда каждая купюра в пять евро имеет особый смысл; и студенческий прагматизм во мне постоянно борется с ленью безденежной кокотки, толкающей меня на то, чтобы воспользоваться такси. Но я не стану этого делать, даже не из денежных соображений.

— Хочу заехать к подружке, всего несколько остановок на метро. Не волнуйся, я прекрасно доберусь.

Месье меня не понять. Он слишком привык к комфорту и скорости своего автомобиля, чтобы представить, как после такого утра я могу с удовольствием провести целый час в метро со своим iPod. Мною движет стремление снова представить каждую сцену, все проанализировать, медленно взращивая в себе желание вновь его увидеть и полностью им обладать, не мимоходом, не со всем этим народом вокруг. Подобное одиночество и погружение в собственные чувства — роскошь, недоступная Месье.

Стоя на каблуках, я смотрю на него усталым и томным взглядом женщины, которая только что вылезла из постели. Мне кажется, я занималась с ним любовью все то время, что мы провели в операционной.

— Поцелуй меня в последний раз, — шепчет Месье, который стоит в моей любимой позе: непринужденно засунув руки в карманы брюк, словно студент, каким он был двадцать лет назад.

И на этой безлюдной улочке, залитой солнцем, где никто нас не видит, кроме жителей местных домов, я встаю на цыпочки, закрыв глаза, а Месье держит мое лицо своими красивыми руками любовника. Проходят мгновения, когда мы только двое, словно наш восторг полностью отделяет нас от окружающего мира. Его запах затмевает аромат цветущих каштанов, его пальцы, ласкающие мои щеки, заставляют забыть о прохладном ветерке. Но он, должно быть, осознает: это уединение несравнимо с коконом вторника. За несколько секунд атмосфера неуловимо меняется, реальность дает о себе знать. И Месье целует меня, или это я его целую, на самом деле мы друг друга целуем так, что какое-то время наши лица сливаются под окнами Парижа. Я бормочу вполголоса: