Витязи в шкурах - [12]

— Пешком?

— На конях от них не ускачешь — сразу догонят. Тогда точно в колодки… В Поле всадника далеко видать, а пеший в ковыле схоронится. Пешему всадника издалека слышно, а конному — совсем нет. Поганые пешком ходить не любят, они с младенчества на конях. Легко с Васильком ушли. Взяли лук, по дороге стреляли коз, лебедей, уток… Яругу по текту дятла всегда найти можно, а в яруге — вода, дичь, дрова для костра…

— А как половцы огонь увидели бы?

— Ночью они по Полю не ездят — стада от волков охраняют; если костер в яруге затеплить, из степи не видно…

* * *

У ручья вдруг всхрапнули стреноженные кони, забили копытами. Люди у костра насторожились. Оба одновременно огляделись по сторонам. И замерли. Две пары круглых глаз горели холодным огнем всего в нескольких саженях от костра.

— Волки!

Якуб схватился за рукоять меча, но Улеб упредил.

— Сиди тихо! Это не волки.

— А то я волков не знаю! — не успокоился Якуб. — Два года от скота отгонял. Половцы их пуще нас боятся — за ночь полстада могут вырезать. У веж и дитенка подхватят, коли мать не досмотрит…

— А я говорю: не волки! — твердо сказал Улеб. — Все волки сейчас там, где сеча была. Там им пожива! Этих двоих я еще днем приметил: как ушли мы от половцев, за нами увязались. Потом отстали, притомились, видно. Но по следам сыскали… Иди сюда!

Улеб взял с лопушинного листа уже остывший ломоть мяса и бросил ближнему зверю. Хорошо видимый в лунном свете, тот некоторое время колебался, но потом подскочил и жадно схватил угощение. Мгновенно проглотил. Улеб бросил ему еще. Затем, размахнувшись, швырнул мясо зверю, стоявшему дальше.

— Ты что! Печеным мясом зверье кормить?! — заворчал Улеб. — Там от козы половина осталась — пусть рвут…

— Нельзя им сырое мясо, — ответил Улеб, не переставая бросать ломти, — если бы можно, без нас нашли. Иди сюда! — протянул он мясо зверю, ждавшему угощения. — Иди, не бойся!

Зверь, настороженно вытянув морду, несколько мгновений стоял, словно размышляя: доверять позвавшему его человеку или нет. Затем, настороженно ступая, подошел. Улеб протянул ему мясо на ладони. Зверь аккуратно взял его зубами.

— Ух ты! — выдохнул Якуб.

— Отощал, бока подвело, — сказал Улеб, разглядывая животное. — Давно человеческой еды не видел. И рана на голове. Поджила уже. Похоже — от стрелы. Досталось. Хочешь обернуться? — вдруг спросил Улеб зверя.

Тот, неловко подогнув передние лапы, склонил голову. Сдавленный стон раздался на той стороне потухшего костра.

— Пойдешь с нами! — решительно сказал Улеб и, набрав полные руки печеного мяса, бросил его зверям. — Ешьте!

— Самим оставь! — не выдержал Якуб. — Позавтракать.

— Оставил, — успокоил Улеб.

— Жизнь прожил, а хорта не видел, — тихо сказал Якуб, наблюдая, как звери жадно подбирают с травы еду. — Слышал только. А тут сразу двое. И как ты, княже, разглядел?

— Когда мы при монастыре жили, пустынник один в пещере обретался неподалеку. Братия его не любила, считала, что с нечистым знается. Он и вправду ведун. Меня учил. К нему отведу, — кивнул Улеб в сторону зверей.

— А почему жил при монастыре?

— Отец в Гомии княжил, умер, когда я отроком был. Стрый приехал, говорит: пустите с братом проститься. Долго просил. Они с отцом при жизни постоянно собачились, не раз ходили с дружинами друг на друга. Говорили бояре матери: не открывай ворота! Поверила она стрыю, открыла…

— Выгнал?

— Выгнал. Все имение забрал и еще смеялся вслед. Монастырь нас пригрел, отец при жизни много ему жертвовал. Мнихи учили меня, даже летописи вел. Как шестнадцать сровнялось, поехал в Киев, Гомий тогда в Киевской земле был, просить великого князя вернуть отчину.

— Не вернул?

— Сказал: молод еще я княжить. Сказал: послужи мне! Я и служил. В гриднях, потом в дружине. Даже вирником был.

— Хорошая служба! — причмокнул Якуб. — Приехал за вирой в вервь — ссадная тебе, уехал — стременная. На неделю барана вервь дает или две ногаты серебряных вместо мяса, каждый день — по две курицы. Хлеба и пшена — сколько съешь, да еще ведро пива каждый день. Денег тебе — пятнадцать кун за неделю! Сиди, собирай виру.

— Поди, собери! — возразил Улеб. — Смерды плачут за воротами, бабы их, дети. Не их вина, что мертвого купца на земле верви нашли. Где им сорок гривен взять? Откуда?

— Плетьми постегать — найдут! Плакать они умеют. А у каждого прикопано в кубышке… Смотреть надо, чтобы лихие люди по твоей земле не шастали! А, может, сами того купца прирезали, пограбили, да не вышло — вскрылось дело. Нельзя им верить!

— Не смог я вирником, — вздохнул Улеб. — Князь озлися и скажи: поди от меня!.. Я и пошел. У многих служил. А как услыхал, что Гомий опять в северской земле, пришел к Игорю.

— Помог?

— Обещал. Игоря сам беду пережил. Когда отец его умер, двоюродный брат выгнал Игоря из Чернигова. С матерью и братьями. Сказал мне Игорь: вот вернемся из похода…

— Ворочаемся… — вздохнул Якуб.

Оба замолчали, и в наступившей тишине было слышно, как жадно лакают воду в ручье наевшиеся звери.

— Завтра встаем с рассветом, — сказал Якуб. — Сымай, княже, седло с коня и ложись. Я покараулю. Потом Василько.

— Они покараулят! — кивнул Улеб в сторону шедших от ручья зверей. — Лучше тебя. Конного за версту услышат, а то и далее.