Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [19]
20 июля. Как всегда, в Наровле что-то пишется. За последние дни - два рассказа: "Старая фотография" и "Застенчивый литработник"… Стихотворение о гетто, посвященное Эмме Шафар - "Горят июльские рассветы"… Каждый вечер - парк. Гуляния под луной и без луны. Разговоры с Яковом, Лёней, Изей Боровиком… Послал письмо в Лиозно, в районо: когда я должен прибыть на работу в школу?..
14 августа. Моя дорога в школу - через Минск. Поезд вечером - на Витебск. Пришли меня провожать Рем со Славкой, Нина с Анкой. Моросит дождик, то совсем слабея, то усиливаясь. И под его легкий аккомпанемент - наши последние минские разговоры, больше грустные, чем веселые: вот они все остаются, а я уезжаю куда-то в неведомое. Но и в какую-то новую жизнь, мне совсем незнакомую, к каким-то новым людям, с которыми рядом предстоит жить и работать, может, дружить и веселиться… Прощание на мокром перроне…
Крынковский дневник
1955
15 августа. Рано утром после дорожной ночи я вышел на перрон. Над вокзалом красовалась надпись: "Витебск"… Ну вот: жил я на первом курсе в общежитии на улице Витебской, а теперь моя новая жизнь начинается с Витебска, с его улиц, по которым я сейчас пройдусь… Сдал в камеру хранения свой полупустой чемодан и впервые оказался на площади, с которой как за воротами, за двумя угловыми домами, начинался широкий проспект, ничуть не хуже центральных столичных. Только почувствовал я сразу какой-то непривычный, по крайней мере не такой, как в Минске или на Полесье, северный холодок… Пробыл я в Витебске часа два. А потом прошел через перекидной мост на платформу, где уже стоял пригородный на Лиозно. В районо, просидев полдня, получил направление и уехал в Крынки… От маленького вокзала шел, шел и прошел мимо школы на горке, просто ее не заметил: она в двух обыкновенных домиках, ничуть от других не отличающихся… Ночевал в учительской. Было холодно - и я в костюмчике просто замерз на стареньком диване возле разбитого окна. Затыкал его какими-то прошлогодними тетрадками с диктантами, и все равно никак не мог согреться.
20 августа. Крынки - это станция такая, маленькая, в зелени садов, где курьерский, мимо пролетая, не заметит редких огоньков. А ему бы постоять, послушать да прославить вдруг на целый свет, как журчит под ивами речушка, у которой и названья нет, как проснувшись утром, любит эхо по звонку дорогу начинать возле школы той, куда приехал я ребят колхозных обучать…
25 августа. Мой первый педсовет. Сидим на лужайке возле школы под лучами еще довольно теплого августовского солнца. Директор распределяет часы, а это имеет большое значение для каждого из 15 учителей. Только я с прохладцей отношусь к тому, что мне достанется. Но достается 20 часов. Неудобно перед моей предшественницей: я "забираю" у нее все старшие. Но я тут первый учитель с высшим филологически образованием… После педсовета "новеньких" повели на речку. Хоть это вовсе не речка, а широкий ручей. После лета на Припяти непривычно в нее влезать - и я не влезаю, плавать негде, можно переступить… И имя странное - Ёрзовка… А почему Крынки? От крынок? Или от крыничек?
28 августа. Хозяин дома, где я поселился - завхоз школы Васька, как все его просто зовут, человек с физическими недостатками слуха и речи. Его жена - добрая женщина, народившая троих детей. Со старшими Вовкой и Вадькой я уже подружился. Кормят меня хорошо. Надя варит, старается. Буду платить 250-300… Комнатка маленькая. Через тонкую стенку слышны не только голоса, но и вздохи, шепот…
29 августа. Вечер. Вовка и Валька одни дома. Свет погас. Забрал их к себе. Пел и стал наполнять мелодию словами. Получилась песенка. И не простая, а бесконечная: "Спит ромашка на лугу, и кузнечик спит давно, ива спит на берегу, только я смотрю в окно. Не пойду сегодня спать, буду звездочки считать, посчитаю до пяти, а потом начну опять… Спит ромашка на лугу.
31 августа. Первая моя зарплата. Сразу расплачусь с хозяевами и надо съездить в Витебск за покупками, а начать с книжных магазинов.
1 сентября. Взволнованный и вдохновленный, иду к десятиклассникам… Два урока подряд говорил, беседовал, читал. Они такого никогда не слышали. А от кого могли слышать? И что они поняли? Что унесли?..
13 сентября. Вчера был в гостях у Лили. Букет ромашек на столе, твоею нежностью согретый, напоминает о тепле большого солнечного лета…
20 сентября. Под окнами школы - дорога, которую старожилы называют Екатерининским трактом. Под шелест листвы, среди белоснежных стволов, я провел урок литературы. "Тут проезжал Пушкин!" - сказал я. И мне самому и ребятам показалось, что где-то вдалеке, в пыли вот-вот мелькнет пушкинская кибитка, остановится рядом с нами, и молодой взволнованный поэт, протягивая нам руку, скажет: "Здравствуй, племя младое, незнакомое!". Александр Сергеевич стал связующим звеном между прошлым и будущим и помог мне обрести доверие моих учеников.
25 сентября. И хоть школа рядом, я бегу, бегу к самому звонку, хватаю журнал - и в класс. "А я - к Вам!" - говорит завуч Надежда Васильевна. Сразу усиленно вспоминаю: "А есть ли у меня план урока?.. Кажется, есть… Тогда все в порядке…". Я спрашиваю. Ставлю отметки. Объясняю. У меня сегодня - Максим Горький. Говорю о значении его творчества. Остается время. Я его специально оставил, как и на предыдущих уроках, на "пятиминутку". Наполняю ее чем-то, что не входит в программу: стихами, сообщениями, разным. Показываю ребятам "Огонек" с портретом Сергея Есенина. Ему исполнилось бы 60. Произношу короткую, но пламенную речь о поэте. И как хорошо глянуть в окно - там: "Отговорила роща золотая березовым веселым языком…" Ребята слушают, разинув рты. А завуч, кажется, в ужасе. Так и есть!.. После урока она распекает меня - гневно, по "законам педагогики": "не проведено закрепление материала", "не имели права", "запрещенный поэт", "урок насмарку"… Я выслушиваю, что-то пытаюсь ей объяснить и говорю: "Пятиминутки буду продолжать…".
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.