Виктория - [101]

Это дошло до ушей Ханины, матери Рафаэля, и она пришла к ним в дом и молча уселась в надежде. Отец, мол, снова принялся за свое и исчез, а в доме ни рисинки не осталось. Виктория неохотно откликнулась на ее просьбу, ей было трудно забыть про отделанное бриллиантами украшение, которое та отказалась отдать, когда Виктория обивала пороги, пытаясь спасти Рафаэля. Особенно трудно было это забыть сейчас, когда он спасен.

Много часов провели они на скотном дворе и пошли обратно только перед самым закатом, в тот час, когда обитатели домов, сбежав из духоты своих комнат, усаживаются у порогов. Платье на Виктории взмокло от пота, ноги и дыхание стали тяжелыми от ходьбы. Живот торчал вперед, и она подумала, что это самая трудная беременность из всех, что были.

Примерно три недели спустя она возвращалась с базара с носильщиком, несшим за ней корзины с фруктами, овощами и мясом для субботней трапезы, и Альбер плыл впереди на плечах у Фуада. Уже издали она заметила, что в доме не все как всегда. Женщины, попадавшиеся ей на пути, растерянно на нее глядели. С одного порога молодая мать, кормящая грудью ребенка, крикнула ей:

— Поздравляю! Вернулся пропащий, целехонький и невредимый!

У нее задрожали ноги.

— Передай мне Альбера, — сказала она брату, но тот уже кинулся вперед, и последние шаги пришлось сделать без прикрытия Альбера. Живот выпирал, и ей снова было стыдно за свое платье и растрепанные волосы. У входа, все же догнав брата, она взяла у него Альбера и посадила к себе на живот. Пусть его блестящие глазки отвлекут мужа от ее неприбранного вида.

Однако зря она мучилась. Шея, лицо и голова Рафаэля были все в пене, и его рука на ощупь искала ковшик, которым он черпал воду из висящего на руке ведра. Он с младых ногтей не мылся голышом при всем честном народе, как это делали многие мужчины, и теперь вот надраивал свое тело в комнате, где в эти знойные летние дни никто не жил. Виктория подумала: кто ж это поспешил его обслужить? Даже и в дикую жару он мылся очень горячей водой, но сейчас конечно же не сам сходил в кухню развести под котлом огонь. В Багдаде уважающий себя мужчина в кухню — ни ногой. На пороге комнаты сидел на стуле Эзра, живо с ним переговариваясь, и, завидя ее, заорал слишком громко:

— Рафаэль, вот она, Виктория, вернулась с твоим Альбером! — и тут же тактично исчез.

Виктория поняла, что он вызвался предупредить друга, глаза которого не видят из-за мыла, чтобы тот не ляпнул чего лишнего, не предназначенного для ее ушей.

Она взяла ковш и плеснула воды на голову мужа. В дикой жаре комнаты эта вода соблазнила и Альбера, и малыш поднял ногу и тоже залез в чан. Рафаэль его раздел, и комната наполнилась смехом. Она в жизни не слышала, чтобы он так смеялся. Он поцеловал сына между глаз и снова расхохотался. И тогда Виктория поняла, что он вернулся навсегда. Уже не было у него того отсутствующего взгляда, который, как отметина, был у человека из Абадана.

— Виктория, а малыш и правда приносит удачу! — сказал он, обняв Альбера. — Я совершенно здоров.

— Тьфу-тьфу! — замахала рукой Виктория из страха перед сглазом.

— Когда пришло письмо от Эзры, где он сообщил о его рождении, так я сразу почувствовал, что буду жить.

— Хватит тебе, хватит!

Она была счастлива. Как дивно, что муж видит в их ребенке своеобразный талисман, знак удачи. Ей всегда казалось, что в глазах Рафаэля везенье важнее, чем дом и семья. В этом было его отличие от отца и других мужчин, которые смирились с выпавшей им участью. Если он поверит, что Альбер даст ему то, что важнее всего, он сможет стать для него крепким якорем. Она вышла к перилам и крикнула сверху во двор:

— Салима, Лейла, поднимитесь на крышу и побрызгайте ее как следует водой, чтобы пол охладился. А потом расстелите постели, пусть немного проветрятся! — Ей хотелось, чтобы все поучаствовали в ее радости. Нынче вечером ее отец не пойдет в свой клуб, и Эзра не улизнет в театро. У них на крыше будет пир горой. И Мирьям тоже радовалась ее радости:

— I Пошлю кого-нибудь на рыбный базар. Может, там еще что и осталось. Вообще-то уже поздно. Сколько надо купить?

— Сколько хочешь, Мирьям, чем больше, тем лучше.

Два стола сдвинули вместе, и они ели до отвала, и соседи и друзья к ним присоединились. После двенадцати лет бродяжничества Рафаэль наконец-то раскинул свой шатер в клане семейства Виктории. Была она слишком трезвой, не могла поверить, что он наконец остепенился, стал домашним — отцом семейства. Но в тот вечер она прогнала от себя глупые страхи. Луна плыла в небесах, и ветер проснулся, и заволновал москитные сетки, и овеял лица пирующих за столом. Наджия, вся ушедшая в себя, одиноким мрачным пятном торчала в дальнем углу крыши. Время от времени она поднимала руку, будто собираясь почесать в голове, но потом вроде как передумывала, и рука падала обратно. Губы ее бормотали без передышки, но никто не слышал, что она говорит. В ней не было признаков старческого слабоумия, какие в последние годы жизни появились у Азизы. Просто она стала тихой, ушла в себя и все меньше претензий предъявляла к своему маленькому мирку. Иногда она шарила в трещинах и норах, прятала туда какие-то сэкономленные монетки, но пыл алчности угас. От домашнего бремени ее освободили. Виктория и две ее незамужние сестры, Салима с Назимой, взяли на себя заботу об отце и сестрах с братьями, и она могла свободно бродить где захочется, восхищаться какими-то картинами и видами, заполнять душу какими-то впечатлениями. И, придя домой, никому о них не рассказывать. Иногда ее вдруг охватывала энергия, она летела на кухню, готовила какое-нибудь особое блюдо и получала за него похвалы. Но чаще всего пребывала в одиночестве и молча повиновалась редким указаниям Азури. Она старалась не попадаться под горячую на расправу руку Нисана и Фуада и выдумывала нелепые детские враки, защищаясь от нападок своих дочерей. В тот вечер она рада была тому, что гости за столом заняты собой. И вздрогнула, поняв, что кто-то к ней обращается.