Викторианки - [7]

Отъезд из Стивентона не стал, однако, для Джейн трагедией, ведь приход она покидала вместе с любимой старшей сестрой, да и ехала не куда-нибудь, а в Оксфорд, Джеймсу под крылышко. Не в Оксфордский университет, разумеется (мала, да и девочка), а в школу-интернат некоей миссис Коли, чей покойный муж долгие годы возглавлял Брейсноуз-колледж.

Академическим образованием миссис Коли своих воспитанниц обременяла не слишком, но и не обижала, относилась, можно сказать, по-матерински, и, когда в Оксфорде вспыхнула эпидемия кори, увезла девочек, даже не поставив родителей в известность, куда подальше, в Саутгемптон, где вскоре сестры заразились сыпным тифом и чудом остались живы.

Но домой не вернулись и летом 1785 года перебрались из Саутгемптона в Рэдинг в еще один интернат для девочек с загадочным романтическим названием «Школа при аббатстве» („Abbey House School“). Название школы, впрочем, реальности нисколько не противоречило. Располагалась школа и в самом деле в здании чудом сохранившегося средневекового аббатства с башнями, лабиринтами узких коридоров, скрипучими полами, крошечными, похожими на тюремные камеры, спальнями (на одну кровать две воспитанницы) и огромными зарешеченными витражными окнами на первом этаже. Стояла школа в заросшем кустарником и столетними деревьями, типично английском парке, где ученицы имели обыкновение гулять, пугая друг дружку историями о привидениях, которые, мнилось, прячутся за каждым деревом. Со временем Джейн воссоздаст атмосферу «Школы при аббатстве» в романе-пародии на готику с соответствующим названием – «Нортенгерское аббатство».

Романтикой (а лучше сказать, псевдоромантикой) веяло и от директрисы школы мадам Лятурнель. Псевдо – потому, что, во-первых, мадам Лятурнель никакой Лятурнель в действительности не была: этим именем в рекламных, так сказать, целях нарекли исконную англичанку Сару Хэкетт, когда много лет назад взяли в эту школу преподавать французский. Во-вторых, потому что в языке Мольера Сара была не сильна, по-французски читала через пень колоду, а говорить и вовсе не умела. И, в-третьих, потому что в свои пятьдесят с лишним одевалась она как двадцатилетняя (рюши, фижмы, кружева) и лихо отплясывала на школьных балах, и это притом, что дама она была весьма корпулентная, к тому же с деревянной ногой – где и при каких обстоятельствах мисс Хэкетт-Лятурнель лишилась ноги, история умалчивает.

Школьная зала, где устраивались балы, предназначалась и для спектаклей: мадам Лятурнель происходила из театральной среды и ставила со своими воспитанницами, а также с учениками из соседней школы для мальчиков пьесы классического репертуара; особенно удалась ей постановка второй части шекспировского «Генриха IV», откуда были предусмотрительно изъяты слова и выражения не слишком удобочитаемые.

Учебники в «Школе при аббатстве» были не в чести, мадам Лятурнель предпочитала просвещать свою паству с помощью модного женского журнала, который так и назывался – „Ladies’ Magazine“. И в котором, убеждала девочек «деревянная нога», было что почерпнуть «любой читательнице от герцогини до служанки». Над душещипательными историями, которыми ученицы «Школы при аббатстве» зачитывались в «Женском журнале», Джейн всего через несколько лет вволю поиздевается в «Любви и друшбе» и «Замке Лесли» – хоть и юношеской, но уже весьма мастеровитой и язвительной пробе пера. Это их, эти крошечные псевдороманы, Честертон назовет «громоподобным бурлеском».

Беззаботная жизнь у беззаботной (не чета миссис Остен) мадам Лятурнель не могла, увы, продолжаться вечно, платить Джорджу Остену за обучение дочерей скоро стало нечем, и в декабре 1786 года (Джейн без малого одиннадцать) сестры возвращаются в Стивентон к своим многочисленным домашним обязанностям; привидения и школьные спектакли остались в прошлом.

5

Впрочем, спектакли, теперь уже домашние, продолжались. Ставила их подолгу жившая в Стивентоне кузина Элайза де Фейид, племянница Джорджа Остена, дочь его старшей сестры Филадельфии. В свои неполные двадцать пять Элайза успела вместе с матерью объездить Европу, пожить в Индии и во Франции, выйти замуж на французского аристократа графа Жана Франсуа де Фейида, родить от него сына – и возвратиться с грудным еще младенцем на родину: граф, словно предчувствуя скорую смерть на гильотине, потребовал, чтобы жена и сын поскорей покинули предреволюционную Францию.

Как только Остенов (а заодно и себя) Элайза, женщина яркая, предприимчивая, не развлекала: делилась впечатлениями об Индии, Париже и Версале, щеголяла невиданными в британской глубинке парижскими нарядами, манерами и bon mots, играла и пела, разговаривала по-французски с Кассандрой и Джейн, «самыми хорошенькими, как она говорила, девушками в Англии». Учила сестер не только французскому, которому их не доучили в Рэдинге, но и умению жить. «Рассказывайте мне о всех ваших увлечениях, – пишет она кузинам в августе 1788 года. – Подробно описывайте ваших ухажеров, высокий он или низкорослый, блондин или шатен, какие у него глаза – черные или голубые». Главное же, ставила домашние спектакли, и не только по пьесам, сочинявшимся доморощенным литератором Джеймсом; игрались в Стивентоне, с легкой руки Элайзы де Фейид, даже пьесы столичного репертуара – «Соперники» Шеридана, к примеру.