Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века - [36]

Отчего же епархиальное начальство не оценило эти заявления?..

Особняк Якова Прозорова («Красный замок»). Вятка (Киров). Начало 1 870-х годов. Белый камень, использованный для резных украшений фасада, – опока

Фотография автора

Расследование священника Катаева

Следователь Пётр Катаев расспрашивал не только Замятина. Свидетелям по делу он предлагал припомнить и уточить детали происшествия, если, конечно, они всё ещё остаются на своих первоначальных показаниях. У священника Павла Феофилактова и дьякона Василия Ивановского он выяснял, трезвы ли были прочие служители в тот вечер. Ведь некоторые из причетников тоже выпивали на поминках вместе с Замятиным. Священник и дьякон отвечали, что, по их замечанию, весь причт был трезв. Это подтверждал и сторож Николай Селезенев[237].

Кстати, направляя отдельные запросы священнику Феофилактову, дьякону Ивановскому, дьякону Ивану Огневу, Катаев величал их на «вы», а свидетелям-дьячкам, как и дьячку Замятину, «тыкал». Каждый церковный сверчок знал свой шесток. Да и чужой тоже.

Василий Ивановский заявил следователю: «Причетник Замятин по женской линии мне будет двоюродный брат; с ним я никаких ни словесных, ни письменных дел не имел и не имею, а доносил на оного Замятина по долгу уважения своего и безо всяких подговорок с чей-либо стороны»[238]. Слово «уважение» в официальной речи той эпохи означало «внимание», и «принимать во уважение» какое-либо обстоятельство значило: «принимать во внимание». Видимо, Ивановский имел в виду «уважение» своего звания – священнослужительского, дьяконского. Доносил по долгу службы. А что они родня, так в тогдашней России церковное служение – дело обычно наследственное. Поступая в белое духовенство, парни-бурсаки женились на поповских и дьяконских дочках. Замятин сам – сын священника, да и по женской линии он в родстве с дьяконом.

Сторож Николай Селезенев, который, по словам Замятина, служил «просто за брата», был 16-летним парнишкой. Вообще-то в сторожах при этой церкви числился его брат Андрей, но в тот день, дескать, он приболел, так что вместо него вышел Николай[239]. Интересно, что, как и в иных подобных случаях, именно сторож должен был выполнять всякую чёрную работу, которой даже дьячки гнушались. Вот и тогда замывать пол в алтаре пришлось сторожу.

Начальство осталось не слишком довольно работой следователя – священника Катаева: тот выспросил не всё. И количество выпитого на поминальном обеде не установил! Забавно, но власти, кажется, искренне верили, что спустя много недель можно-таки выяснить (доносами, свидетельскими показаниями, признаниями, очными ставками), кто сколько чего употребил и как именно себя потом вёл: шествовал или поспешал, рассуждал или покрикивал, теноробасом пел или дискантом. Катаеву пеняли, что он не озаботился очной ставкой, чтоб разрешить этакое противоречие: все, кто был на поминках, признавались, будто пили там по четыре рюмки (как пономарь Иван Попов, который и вправду не явился после этого к вечерне, однако уверял, что был трезв), а один объявил, что выпили рюмок пять-шесть. Так четыре или пять?!

О переосвящении церковного здания в архивном деле подробностей нет. Однако без такого обряда обойтись не могло. Как сообщал епископу благочинный, сразу же после случившегося «совершение литургии в том храме, до получения от Вашего преосвященства разрешения, остановлено». Его преосвященство, как обычно, повелел «учинить очищение с молитвою». В документе от 15 ноября 1851 года между делом сказано: «…Те места, кои были окровавлены причетником Замятиным, были освящены с молебствием, по чиноположению, в последних числах октября сего года»[240].

Наказание дьячка Замятина

Священник Пётр Катаев представил результаты своего расследования в Орловское духовное правление. Правление, рассмотрев бумаги, направило своё мнение наверх – в Вятскую духовную консисторию. Орловские решили не обострять ситуацию. Принимая, мол, во внимание искреннее раскаяние дьячка Замятина, его беспорочную службу в поселянском училище и вообще… Упал-то он, должно быть, не столько от винопития, сколько от неосторожности. Другие ведь тоже пили и оказались всего лишь свидетелями. «…Полного вероятии (так! – В.К.) доносителям, подписавшимся под рапортом, за непредставлением доказательств… дать нельзя». Рекомендовали направить дьячка в монастырь на три месяца, а потом вернуть на прежнее место службы[241].

Однако в консистории полагали, что излишней снисходительности проявлять не нужно, да и не одного Замятина следует наказать. Консистория в феврале уже следующего 1852 года постановила: дьячка Замятина направить в Спасский монастырь уездного города Орлова «на послушания и труды», а за окровавление алтаря и паперти пусть его «духовный отец» наложит на него годичную епитимию. Кроме того, Замятин должен был компенсировать «прогонные деньги» (то есть командировочные) следователя Катаева. Тот уже получил их из Николаевского храма, так что теперь Замятину надо было заплатить туда. Требовалось также растолковать виновному, «что как сознание его было неполное, то и не могло быть принято во уважение». Наверное, консисторским служителям не понравилось, что, раскаиваясь и оправдываясь, Замятин обвинил всех прочих в многочисленных и разнообразных упущениях. И вообще, он ведь уверял, будто был не столь уж и пьян, а такое похоже на дерзость.