Ветер западный - [88]

— Деву превращают в шлюху, — тихо обронил благочинный.

Он отнял пальцы от холста и зашагал к церковному алтарю. Я смотрел на убогость нашей церкви его глазами и на ворох дешевых безделушек на алтаре, подаренных моей сестре на свадьбу днем ранее. Эти раскрашенные каменные фигурки жениха и невесты наверняка покажутся благочинному детским баловством, а другой камешек с оловянными блестками — неуклюжим подобием праздничной гульбы. В придачу выглядевшая не по-английски деревянная кукла. Благочинный взял ее в руку и провел большим пальцем по шелковистому дереву.

— Вам известно, где Томас Ньюман вошел в реку? — спросил он.

— У меня имеются соображения: у моста — вода там высокая, почти вровень с берегами. Могу показать вам это место, если хотите.

Он махнул рукой: нет нужды.

— И его видели утопшим ниже по течению?

— Только один человек, Роберт Танли.

— У него острые глаза?

— Женщин они видят за милю.

Благочинный негромко, добродушно хмыкнул и, помолчав, добавил:

— Если он действительно мертв, как вы говорите, сегодня в вашем приходе день скорби.

Сочувствие, с каким это было сказано, не фигурировало ни в одном отзыве о нем. Да, он был мал ростом; да, себе на уме; да, его вечно наморщенный лоб наводил на мысль о криводушии, но человек ничего не может поделать со своим телом. Как можно судить о человеке по его лицу, если оно дано ему было еще в утробе?

Благочинный преклонил колени у алтаря.

— Душа вашего человека, оставшаяся без покаяния, нуждается во всяческой поддержке, чтобы благополучно пройти через чистилище, — сказал он. — Не помолиться ли нам за нее? Мой вам совет, помолитесь прямо сейчас.

Я встал рядом с ним. Меня тронуло, сколь поспешно — я едва успел устроиться на коленях — и низко опустил он голову. Мы прочли полуденные молитвы, хотя полдень уже миновал. Я разволновался, не верилось, что мы молимся вместе, ведь в это время дня я всегда молился в одиночестве. Не верилось и в смерть Ньюмана, и в то, что он сам обрек себя на гибель, потому что жить ему разонравилось. Меня затрясло при воспоминании о его рубахе в реке, опустелой, лишившейся хозяина. Рубаха, отныне необитаемая. Слезы наворачивались на глаза от горьких сожалений, от того, что я столь мало помог ему, когда он приходил ко мне. “Мало? — раздался голос. — Ты ничем не помог!” До поста оставалось менее четырех дней, а я не сумел исполнить свой долг перед моим прихожанином, а теперь еще и вру, преуменьшая свою вину. Эти два греха пребудут на мне, пока я их не заглажу.

Благочинный бормотал о пламени любви. И опять я увидел рубаху Ньюмана и руку Картера, что тащила ее против течения и затем отпустила. Благочинный, совсем крошечный в коленопреклоненной позе, молился слева от меня; я потянулся к нему и накрыл своей теплой ладонью его холодную, предвидя без всяких сомнений, что он шарахнется от меня. Благочинный положил свою другую ладонь поверх моей.

Я чувствовал, что сейчас самое время покаяться перед благочинным, рассказать ему о том, что произошло утром, — еще чуть-чуть, и это время закончится, благоприятный момент будет упущен. Я подбирал слова, те, что подсказывала моя душа: “Ньюман явился ко мне на заре с просьбой о последнем причастии, и я не причастил его, притворившись спящим. В конце концов он удалился. Как я мог пойти у него на поводу? Как я мог исповедать его и отпустить ему грехи, будто он находится при смерти? Я думал, что если не причащу его, он поостережется убить себя. Даже такой человек, как он, понимает, насколько это опасно. Я думал, что, отказывая Ньюману в помощи, я спасаю ему жизнь. Когда он ушел, я последовал за ним вплоть до его дома и решил, что он улегся спать, а проспавшись, выбросит всякую дурь из головы, — я думал, что спас его”.

Благочинный легонько отнял свою ладонь и, выпрямившись, продолжил молиться. Открыв рот, готовый обрушить на него мое задушевное признание, я обнаружил, что момент (подоспевший столь вовремя, насыщенный теплом и благостью) миновал. Расскажу ему потом, думал я, зная наперед: каждая частичка времени, что встрянет между сейчас и моей исповедью, лишь затруднит исповедание, если вовсе его не отменит.

— Джон, — внезапно сказал благочинный, и от того, что он назвал меня по имени, мне почудилось, будто его ладонь снова накрыла мою. — Я побывал в Брутоне, как вам известно, и тамошние монахи неустанно зарятся на ваши пшеничные поля и даже сулят за них хорошую цену.

Говорил он мрачно, но вправду ли был омрачен? Его брови, наиболее выразительная черта на его неподвижном лице, хмуро сдвинулись.

— Разве мы не должны быть польщены тем, сколь высоко нас ценят? — сказал я, и возможность покаяться исчезла окончательно, растаяла почти бесследно. — Но при всем при том, — добавил я, — Оукэм не продается.

— По слухам, если их предложение отклоняют, они принимаются убеждать огнем и силой. По истечении пяти лет деревня опустеет, церковь превратится в их частную молельню, и для вас тут не останется места.

Мне эти россказни показались сущей нелепицей, но в благочинном, должен я признать, они возбуждали совершенно искреннюю тревогу.

— Вот почему мне хотелось приехать сюда, предупредить вас, — продолжил он, — и по этой же причине, услыхав о случившейся смерти, я прибыл незамедлительно.