«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [14]

Шесть рублей (на жилье и питание), выплачиваемые задним числом, позволяли – при большой экономии – кое-как выжить. Их давали только тем, кто не получал никакой поддержки с родины. «[…] в этом случае мы могли устроиться с большим удобством и кое-как одеться», – вспоминал Матрась. Однако зачастую пособие не платили или задерживали, а вновь прибывшие в Тунку ксендзы должны были лично ходатайствовать о предоставлении помощи. Мало кому этого хватало, но долгое время духовные лица не предпринимали почти никаких шагов, чтобы улучшить свое положение. Они вели себя так же, как другие ссыльные в аналогичных ситуациях – ждали изменений к лучшему от чиновников или – наивно – освобождения, а может, также рассчитывали, что сумеют воспользоваться пребыванием в Сибири для миссионерской работы среди неверных.

Ходатайствовал о них перед высшими инстанциями в Иркутске их официальный духовный опекун, уже упоминавшийся иркутский священник Швермицкий. Объехав зимой 1868 года с религиозной миссией Иркутскую губернию и Якутскую область, сам потрясенный нищетой ссыльных, а также по их просьбам, он 23 марта обратился к генерал-губернатору Восточной Сибири с просьбой облегчить участь не только ксендзов Тунки, но и других польских изгнанников на этих территориях. Он писал об их тяжелом положении, отягченном неурожаем предыдущего года, о нищете, особенно стариках и больных, одиноких, не имеющих и «куска хлеба насущного». Он доказывал, что хотя духовные лица в Тунке (где много старых и больных) получают пособие «на прокорм», шесть рублей серебром, но все равно испытывают крайнюю нужду, усугубляемую дороговизной в деревне всех продуктов; государственного пособия хватает лишь на хлеб, а ведь необходимы еще одежда, обувь, дрова и жилье. Он просил власти согласиться на повышение лимита пересылаемых родными сумм до четырехсот рублей в год (вместо прежних трехсот) и разрешить таким лицам получать также пособие, и лишить его лишь тех, кто получает больше указанной квоты. Ничто не указывает на то, что чиновники вняли просьбам и предложениям иркутского священника.

Среди польских ссыльных ходили слухи, что ксендзам в Тунке живется вполне сносно. 25 марта 1869 года Юзеф Калиновский (из Литовского генерал-губернаторства) писал из Иркутска на родину: «говорят, что там неплохо в материальном отношении, платят по шесть рублей в месяц, правда, я слышал, эту сумму вычитают из денег, присланных из дому, если таковые случаются. Впрочем, они живут довольно уединенно. […] На самом деле я не могу достоверно утверждать то, что знаю только по слухам».

В действительности жизнь в Тунке была дорогой. «[…] жилье и продукты с наплывом наших из-за Байкала дорожают», – писал ксендз Куляшиньский 16 ноября 1868 года знакомым на родину. Дорого было в местных «лавках», дорого брали крестьяне. «Хитрые и хваткие тункинские крестьяне, желая обобрать нас до нитки и пустить по миру, почти еженедельно собирались в канцелярии общины, сговаривались о ценах, по которым будут продавать полякам продукты, и после каждой такой встречи поднимали их, так что в конце концов нам пришлось платить за один пуд ржаной муки два рубля тридцать копеек» (Матрась). Это очень много, если сопоставить с ценами, упоминаемыми ссыльным из другой части Сибири, Генриком Верценьским, который платил своим хозяевам в Енисейске за пуд ржаной муки от пятнадцати до восемнадцати копеек, а пшеничной – от двадцати пяти до тридцати копеек. «[…] Втридорога драли» с ссыльных почти ежедневно приезжавшие в Тунку окрестные «буряты и бурятки на лошадях, обвешанных кожаными мешками со всевозможными товарами». Лишь со временем, когда конкуренция возрастет, буряты понизят цены и даже сами станут покупать у поляков.

Жизнь в конце концов заставила ксендзов «задуматься о хлебе насущном» и предпринять как индивидуальные, так и совместные шаги, заняться разного рода физическим трудом, что поначалу казалось им несовместимым с духовным саном. Со временем священники стали пытаться зарабатывать сообща. Смягчение через несколько лет полицейских строгостей расширило возможности контактов с Иркутском и отдаленными окрестностями и, соответственно, позволило больше зарабатывать.

Из официальных документов иркутской администрации известно, что осенью 1868 года сто двадцать священников решили устроить в Тунке склад зерна, который, во-первых, обеспечил бы их на длительный срок хлебом, а во-вторых, защитил от завышения цен местными жителями. По поручению Купенкова этим предстояло заняться капитану Плотникову: закупить для изгнанников тысячу пудов зерна в счет их ежемесячного пособия и складировать в одном месте. В конце концов, к апрелю следующего года инициатива провалилась из-за отсутствия в деревне подходящего помещения, а также неблагоприятной для ксендзов конъюнктуры.

Поначалу только самые смелые или, может, самые оборотистые и имевшие хоть какие-то собственные средства изгнанники пахали землю и сеяли рожь и пшеницу. А земледелие и огородничество в Тунке были занятием непростым, трудностей тут преодолевать приходилось немало: то погодные аномалии застанут врасплох, то вредители или другая зараза уничтожит посевы, особенно зерно. «Земля плодородная, – вспоминал Куляшиньский начало их пребывания в Тунке, – но климат убийственный. Поскольку из-за поздней весны сеют [тут] только в конце мая и в начале июня, а в первые дни августа уже случаются заморозки, чаще всего оказывается, что завязавшееся в колосе зерно прихватил мороз. Мало того, если удачное положение грунта позволяет зерну созреть, нападает – это зависит то ли от температуры земли, то ли от окружающих поля лесов, – какая-то смоляная клейкая материя, называемая жителями помхой, которая сжигает зерно. Мы ели хлеб из этого зерна, другого не было, разве что в виде исключения. Он невкусный, нездоровый, глинистый, но и за такую муку, желтую, напоминающую порошок, приходилось платить один фунт двенадцать грошей. Другой не было, да и эту с трудом удавалось раздобыть».