Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [28]
«История кораблестроения начинается с древнейших времен. В военно-морском искусстве славян, их корабельном деле было много самобытного, что отличало их от кораблестроителей стран Средиземноморья. Славяне строили ладьи, одинаково пригодные для речных и морских плаваний. Они были устойчивы и обладали хорошей маневренностью. Ладьи прослужили много веков как самые крупные грузовые и военные суда.
В XVII веке Россия приступила к постройке военных кораблей.
В 1668 г. в селе Дединове при впадении Москвы-реки в Оку был построен парусный двухпалубный трехмачтовый корабль длиной 25 м (как ладья), шириной 6,5 м. Назвали корабль „Орел“. Он имел на вооружении шестифунтовые и трехфунтовые пушки. Это был первый русский военный корабль»[158].
С практической точки зрения описание славянских ладей, составляющее половину этой краткой исторической справки, на коробке модели совсем другого судна выглядит неуместно, но его назначение было иным, а именно: символически обозначить преемственность, соединяющую «древнейшие времена», XVII век и 1980‐е годы, когда модель фрегата оказалась в распоряжении советских моделистов. Не менее красноречивы в тексте и лакуны: подробно говорится о технических характеристиках «Орла», но умалчивается о роли, какую сыграли в разработке его конструкции и постройке голландские кораблестроители[159]. Какой бы незначительной и краткой ни казалась историческая справка на коробке сборной модели, она воплощала и воспроизводила исторический нарратив, опирающийся на концепцию нации и смежные понятия, такие как национальная гордость, нашедшая отражение в похвале мореплавательным качествам ладей. Энтузиасты моделирования постоянно сталкивались с подобными текстами, пополняя многомиллионную армию советских граждан, которые в непринужденной и децентрализованной манере учились понимать историю СССР как продолжение строительства русской нации.
В Советском Союзе истоки тенденции «хвалить все русское» следует искать в середине 1930‐х годов, когда советское правительство встало на позицию русоцентризма в трактовке научного прогресса – перемена, в свою очередь, уходившая корнями в позднеимперский период[160]. В постсталинский период эта тенденция в силу общей децентрализации советского общества начала существовать и распространяться уже снизу. Статьи в технических журналах, специальная литература о моделизме и руководители кружков в равной мере поощряли юных и взрослых моделистов приобретать книги по истории известных кораблей, самолетов и сухопутной техники. Такие издательства, как «Воениздат», публиковавший литературу о военной истории, и «Судостроение», специализировавшееся на истории флота, выпускали подобные книги тиражами в сотни тысяч экземпляров. Кружки и клубы юных техников приобретали такого рода литературу, чтобы ученики могли взять ее на дом[161]. Желание добиться в моделях полного до мельчайших деталей сходства с оригиналом побуждало моделистов впитывать исторические нарративы, воспевавшие российскую и советскую воинскую мощь и прославлявшие технический прогресс. Тем самым архив исторических знаний, формировавшийся через дискурс моделирования, вбирал в себя библиотеку истории техники, где двигателями исторического прогресса выступали технические объекты, их знаменитые конструкторы и те, кто работал на этих машинах.
В трудах по военной истории и истории флота или авиации, тесно связанных с моделированием, фетишизм детали достигал апогея. Авторы приводили все имеющиеся сведения об истории разработки, технических характеристиках и модификациях каждого объекта, сопоставляли его со схожими образцами техники того же периода и в мельчайших подробностях излагали историю его эксплуатации, в том числе давая поминутные описания сражений[162]. Фетишистское внимание к деталям самой модели порождало фетишизацию исторических деталей; в обоих случаях любителей моделирования подталкивали воспринимать исторический процесс как движение к прогрессу, направляемое гениальностью инженеров и отвагой военачальников, моряков или пилотов, иными словами, тех, кто пользуется техникой и работает с ней[163]. Модели отображали прототипы не в контексте производства, а на том или ином этапе эксплуатации (отсюда и рекомендация при раскраске моделей истребителей воспроизводить цвета и опознавательные знаки известных асов). В народных советских архивах исторических знаний техника была запечатлена не как динамичная часть социального пространства – она скорее застыла в некоем, по умолчанию наиболее славном, эпизоде своей биографии. Из-за акцента на процессе эксплуатации техники сборные модели подтверждали и усугубляли историческое отчуждение труда при производстве технических объектов. Логика интерпретаций, которую модели привносили в советское историческое воображение, была откровенно националистической и совершенно немарксистской, что особенно очевидно, если присмотреться к историческим перспективам, возникавшим, когда из сборных моделей составляли коллекции.
