Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [23]

Стимулом к созданию технических кружков служил производственный дискурс, и задачи перед ними стояли практические: внести трудовую лепту в производительные силы советской экономики. Идея обучать технической грамоте школьников была заимствована из поздней дореволюционной педагогики, в первую очередь из трудов Евгения Медынского, видного теоретика внешкольного образования, продолжавшего работать и при новой власти[126]. В 1920‐е и особенно в 1930‐е годы техническую грамотность все чаще связывали с гражданским долгом – служить своей стране как в мирное, так и в военное время[127]. В павильоне «Юные техники» нашло отражение и дальнейшее, постсталинское развитие политической фантазии о вкладе школьников в народное хозяйство, также игравшей заметную роль в теории педагогики[128] и в советской подростковой научной фантастике[129].

Мечтам советских энтузиастов внешкольного технического творчества не суждено было сбыться. Как позднее с горечью отмечали некоторые из них, практически ничего из их технических новшеств не удалось внедрить из‐за административной бюрократии, тормозившей их деятельность[130]. И все же школьные кружки и клубы, составлявшие часть советской технологической политики, а значит, и политического процесса в целом, участвовали в символическом производстве, оказавшем более заметное воздействие на советское общество. Официальная установка кружков, где дети изучали точные науки и моделирование, носила не только практический, но также педагогический и дисциплинарный характер. Знакомясь с техникой в теории и на практике, советские дети в свободное время, как предполагалось, не только закладывали фундамент собственного будущего, но и способствовали социалистическому прогрессу страны[131]. Например, в панегирической статье об энтузиасте внешкольного технического образования, напечатанной в одном из технических журналов, говорилось, что «заслуженным уважением» он обязан настойчивым усилиям, направленным на то, «чтобы из озорных мальчишек со временем получились полезные обществу люди»[132]. На страницах главного советского педагогического журнала «Советская педагогика» теоретик школьного образования утверждал, что благодаря участию в кружках технической направленности у школьников появлялись «серьезные интересы», связанные с рабочими и инженерными специальностями, что в конечном счете вело к «формированию нравственного сознания» и воспитанию достойных граждан[133]. Кружки, объединявшие развитие страны и личности, составляли часть советской технополитики – понятия, предложенного Габриэль Хехт для осмысления «гибридных форм власти, сопряженных с техническими артефактами, системами и практиками»[134]. С точки зрения советской педагогической теории кружки были призваны содействовать техническому и промышленному развитию СССР и в то же время обеспечивать воспитание дисциплинированных и патриотичных советских граждан. В силу связи между советской технополитикой и внешкольными мероприятиями юные участники кружков подвергались идеологическому воздействию. Для проблематики данной главы особенно важно, что эта связь превращала материальные объекты их деятельности в объекты идеологические, наделенные политическими и историческими смыслами.

Чаще всего в технических кружках и клубах занимались конструированием моделей исторических и современных кораблей, самолетов и наземной техники. Упор на моделирование реальных транспортных средств в кружках эпохи позднего социализма – принципиальное отличие от деятельности аналогичных групп по интересам в сталинский период. С 1920‐х и вплоть до 1950‐х годов юные пионеры в основном конструировали настоящие летающие, плавающие или передвигающиеся по земле машины, только в миниатюре. Сходство с реальными транспортными средствами было необязательным[135]. Такие же объекты создавали и участники кружков позднесоветской эпохи, но они все чаще конструировали именно масштабные модели, специально предназначенные для экспонирования. Развитие технологий производства пластмассы в послевоенные годы способствовало этой эволюции: появилась возможность поставить производство наборов для моделирования на поток. Но речь идет не о чисто технологической трансформации, так как материальная субстанция моделей была неразрывно связана с дискурсом и идеологией. Переход к статичным моделям-копиям побуждал советских любителей моделирования мыслить исторически, причем в категориях не столько классовых, сколько национальных границ и иерархий. Он подразумевал, что большевистская революция была не разрывом, а звеном в цепи исторического развития, и позволял проследить преемственность, роднящую средневековые восточнославянские государства, Московскую Русь, Российскую империю и Советский Союз. Наконец, конструирование исторических моделей отсылало к трактовкам истории, где на первый план выходили не трудящиеся массы, а великие люди, а значит, элитистская перспектива преобладала над эгалитарной.

Тезис о национальных – если не националистических – дискурсах, соседствовавших в интерпретациях истории в Советском Союзе с интернационалистическими и классовыми, нельзя назвать новым. Дэвид Бранденбергер и Кевин М. Ф. Платт отнесли поворот в сторону националистического понимания советской истории к концу 1930‐х годов, когда советское правительство искало новые формы мобилизации масс в условиях сложной международной обстановки и надвигающейся на Европу войны