Весенняя пора - [19]

Русский взял деньги кончиками пальцев и, страшно сверкнув голубыми глазами, швырнул их на стол, потом тщательно вытер руки платком.

Тогда Федор на эту бумажку положил еще рублевую монету и низко поклонился фельдшеру, а верзила сын, ухмыляясь, попросил:

— Позалыста, тойон, тенги есть, босьми.

— За деньги хотите купить меня, — сказал фельдшер бледнея.

Он смахнул деньги на пол, торопливо оделся и, схватив свой ящичек, выбежал из юрты. За ним следом выскочил и Дмитрий…

С этого времени русский фельдшер стал часто приезжать в убогую юрту и лечить больного Егордана.

Недели через две, когда на лугу уже пробивалась первая зелень, Егордан поднялся с постели и стал понемногу работать во дворе.

НА ОХОТЕ

Бедняки промышляют зверя и рыбу круглый год: на озерах они ставят сети и морды, в лесу — силки и самострелы.

В лесу, что тянется вдоль Талбы, Лягляры устраивают загоны на зайцев. В оставленных проходах сторожат косых волосяные петли. Дед Лягляр большой мастер по этой части. Ему помогают все домашние. Они сучат петли из конского волоса, выпрошенного у соседей и снятого с деревьев в тех местах, где пасутся лошади.

В неизменной старой дохе, засунув за ремень топорик и нанизав на палку множество волосяных петель, старый дед медленно входит в лес. Он бродит по чаще, посматривая вокруг своими старческими, подслеповатыми глазами. Здесь знаком ему каждый пенек, каждая тропинка. Вот дед вынимает из петли зайца, прикидывает его на вес, ощупывает пах, чтобы узнать, жирен ли, потом привязывает добычу к котомке и идет дальше, беспрестанно пожевывая своим беззубым ртом. Он идет так, будто что-то ищет, отбрасывая кончиком посоха мелкие сучья и хворост.

Но самым интересным, хотя и самым трудным и невыгодным, делом следует признать ружейную охоту. У Егордана есть екатерининский дробовик, такого крупного калибра, что в его дуло можно засунуть большой палец. Вместе с этим ружьем Егордан рос, вместе с ним и стареть стал. Ложе ружья во многих местах потрескалось, но еще держится благодаря тому, что крепко перекручено прутиком тальника и обвито тонкими полосками, вырезанными из жестяной банки. Курок похож на перевернутую деревянную трубку для курения, а мушка и прицел из красной меди напоминают спелую землянику.

— Эй, друг, опасно охотиться с таким ружьем! — не раз говорили Егордану.

— Да я и сам подумываю об этом, и правда опасно, — соглашается Егордан.

Но проходят дни, проходят годы, а Егордан не оставляет своего ружья, только на ложе все увеличиваются ряды прутиков. А охота продолжается.

В здешних местах все как один знают, где и когда Егордан выстрелил. У его дробовика звук какой-то особенный — густой, низкий и в то же время громкий. У других выстрел потоньше и послабее, будто палкой о сухое дерево ударили.

Весной, бывало, пробирается Егордан по кочкарнику у озера, а за ним еле поспевает Никитка. Вдруг отец резко приседает, взмахом руки стряхивает назад рукавицу, за ней другую, оставляя их прямо на земле, и крадется в сторону леса. Никитка остается сидеть между кочками. Сделав большой круг, Егордан ползком возвращается к озеру, внезапно останавливается, припадает к земле и подолгу лежит неподвижно.

А Никитка только сейчас увидел двух крякв, спрятавшихся в прошлогодней осоке. Утка ничем не выделяется на фоне побуревшей травы. Силясь вытащить со дна вкусный корень, она почти целиком погружается в озеро, над водой показываются ее красные лапки. А селезень, которого природа наделила роскошным оперением, все время настороже. Он часто вытягивает шею и смотрит вокруг, быстро вертится на месте и, как бы угрожая невидимому врагу, энергично и картаво крякает.

Егордан все еще лежит, застыв на месте, и его старая доха сливается с прошлогодней грязно-желтой травой. Какое великолепное оперение у селезня: вокруг шеи узкая белая полосочка, а у хвоста несколько иссиня-черных перьев, красиво отведенных назад. Когда он сидит на воде, то кажется пегим и отчетливо отражается в зеркале озера.

Но вот селезень успокаивается. То поднимая кичливо голову, то опуская ее, он исторгает из груди любовные и страстные звуки и, слегка распушив перья, плавает вокруг своей серенькой подруги. А утка капризничает, держит шею так, будто не может достать из воды пищу, и лишь едва поклевывает осоку. В такую минуту Егордан быстро ползет к воде и незаметно подбирается все ближе и ближе.

Отец обычно не бьет уток, и Никитка, зная это, не спускает глаз с селезня.

Наконец охотник слегка приподнимается и прикладывает ружье к плечу. Сердце Никитки останавливается, он замирает в ожидании, и ему даже кажется, будто на мгновение умолк вечный шорох камыша. Дуло дробовика вдруг подскакивает и выдыхает сноп дыма. Раздается выстрел. Селезень резко погружается в воду. Спотыкаясь и падая, мальчик со всех ног мчится к отцу. Добежав, он прыгает от нетерпения на месте и звонко кричит:

— Скорей!.. Скорей!.. Уйдет! Уйдет!..

А отец улыбается. Блестят на солнце его крупные зубы, смеются большие глаза.

— Ох, какой нетерпеливый! Не уйде-ет!..

Неторопливо раздевшись, Егордан медленно входит в ледяную воду и достает птицу. Он прикидывает селезня на вес, ощупывает его и кидает мальчику на берег.