Весенняя лихорадка - [67]

— И пострижешься.

Эдди шутил на протяжении всего обеда, хотя Глория давно устала от его шуток. Она понимала, что его хорошее настроение объясняется не только перспективой работы. Другой причиной наверняка была Норма Дэй. Раньше его веселость не длилась долго без ободрения Глории; теперь он продолжал шутить на манер, который у любого другого она назвала бы глупым. У Эдди он глупым не был. Эдди не делал ничего глупого. И видит Бог, у него были основания шутить. Но выносить одно и то же дважды в день — слишком. Первой была Анна Пол со своим мистером Флетчером, то есть Гендерсоном. Анна собралась и уходила из жизни Глории. А теперь Эдди. Она легко могла сказать — черт с ней, с Анной, так как все равно недолюбливала женщин. Женщины бесхребетны. Глория считала, что они умнее мужчин, но не пользуются умом так, как мужчины. Разве что нужда заставит. Теперь, когда Анна была благополучна и счастлива, Глория призналась себе, что подозрения их школьных подруг вполне могли быть справедливы. Это не было осуждением Анны. Глория подумала, что это есть понемногу почти у всех женщин; только напои их достаточно в соответствующем окружении. А многим и напиваться не нужно. С ней заигрывали портнихи, танцовщицы, женщины-врачи, и — и тут она отказалась от этой мысли. Потому что на каждую женщину, которая заигрывала с ней, приходилось десять, пятнадцать, сто, тысяча таких, кто этого не делал и, видимо, не имел к этому ни малейшей склонности. Но признание, что была не права, не изменило ее настроения. Она снова стала желать Анне добра и обнаружила, что хочет покинуть Эдди. Она устала от него. Ей хотелось быть только с Лиггеттом. Или дома, или с Лиггеттом. Либо то, либо другое. Отстраниться от всего, что было ее обычной жизнью: от Эдди, подруг, фешенебельных или веселых мест, от языка, которым говорили она и окружающие, от всего в этой жизни. Но если из этого хоть что-то остается, то пусть оно полностью принадлежит ей. Здесь, под ярким солнцем на Пятой авеню, Глория думала, что единственное, чего ей хочется, это быть с Лиггеттом, лежать с ним в кровати, или на полу, или где угодно, совершенно пьяной, принимать наркотик, делать все, что ему хочется, не думая о том, который час, какой день недели, не думая, кончится это или нет. А если не с Лиггеттом, то ни с кем. Потом ей захотелось оказаться дома, где слышен голос матери, в окружении мебели, на которую она не наткнется даже впотьмах. Ей захотелось быть нравственной. Она бросит курить. Будет одеваться просто, обходиться без косметики. Носить скромный бюстгальтер, не делать маникюра. Она найдет работу, будет находиться там положенные часы. Она знала, что сможет это сделать, так как знала, что Лиггетт вернется к семье. Может быть.

Эдди предложил еще кофе, но она сказала, что ей нужно ехать домой и ждать звонка. Эдди ее понял. Его веселость исчезла, он стал внимательным, вспомнил, что она не разделяла его веселья.

— Поезжай, — сказал он. — Я еду к окраине, сяду здесь на автобус.

— Извини, Эдди.

— Извинить? Это я должен извиняться.

— Просто сегодня такой день…

— Понимаю. Поезжай. Поцелуй меня на прощание.

— Нет, — ответила Глория.

— Ладно, не надо, — сказал он. Но она поцеловала его и по крайней мере доставила удовольствие официанту.

Глория поехала домой, поначалу ей хотелось плакать, потом на полпути стала радоваться тому, что едет домой и это первые шаги к добродетели или к чему-то такому.

Когда Глория вошла в дом, пробило три часа. Элси, служанка, вытирала пыль на лестнице и вполне могла бы открыть дверь, но от Элси этого не дождешься. Иногда Глория подозревала, что эта негритянка знает кое-что о ее кутежах в Гарлеме. Возможно, так оно и было, а возможно, просто на эту мысль наводил контраст между почтительной, чуть ли не рабски послушной Элси, как отзывалась о ней миссис Уэндрес, и небрежным, замкнутым отношением служанки к Глории.

— Пришли свертки из магазинов, — сказала Элси.

— Мне? — спросила Глория.

— Да, — ответила Элси. Резко, словно говоря: «Ну еще бы. Кто еще в этом доме будет получать их?»

— Тогда что же не скажешь сразу?.. Ладно, не отвечай. — Превосходное начало новой жизни, но эта черномазая раздражала ее. — Чем сейчас занят твой муж? Работает?

— А что?

— Не переспрашивай. Отвечай на вопрос.

— Дела у него хорошо. Время от времени что-то зарабатывает. Теперь можно спросить «что»?

— Нет. — Глория была готова упомянуть Лабби Джо, негритянского заправилу, упоминания имени которого было достаточно, чтобы вызвать почтение у большинства чернокожих. Но было бы трудно объяснить, откуда она знает Лабби Джо, а оставлять это без объяснений было нельзя. Ее разозлила невозможность начать то, чего не могла докончить, особенно то, что доставило бы ей удовольствие, — нагнать страху на Элси. — Куда ты девала свертки?

— Отнесла наверх, в вашу комнату.

— Подлиза! — невольно вырвалось у Глории.

Она поднялась наверх и принялась примерять новую одежду, но тут вошла Элси с тряпкой для вытирания пыли в руке.

— Вам звонил какой-то мужчина. Оставил вот этот номер.

— Дьявол тебя побери, черная дрянь! Почему не сказала сразу, когда я вошла?