Веселая книга - [25]

И воды Каусара[162] текли в нем струею журчащей.

Сидел я у двери открытой, томясь в ожиданье,

Наполненный счастьем от мыслей об этом свиданье.

И вот мой цветок несравненный и столь прихотливый,

Прекрасная гурия с ликом луны горделивой,

Которую рядом увидеть был счастлив бы каждый,

Чей облик в стихах я уже восхвалял не однажды,

Во всей красоте своей вдруг на пороге предстала,

Откинув с лица своего предо мной покрывало.

Смогу ли забыть я когда-нибудь миг тот отрадный,

Когда я увидел впервые лицо ненаглядной!

Я был ослеплен красотой его, был потрясен,

Казалось, не явь это вовсе, а сладостный сон.

Она же, отбросив чадру, как ни в чем не бывало,

Свои непослушные кудри рукой поправляла.

Притихли все птицы в саду и замолкла вода,

И вышла луна из-за туч, чтоб ее увидать.

В невольном восторге пред нею затихли цветы,

И сосны в смятенье пришли от такой красоты.

Расправила кудри она — к завитку завиток,

Казалось, на розу упал гиацинтов поток.

В глаза ее страшно глядеть было — я и не стал.

Чуть-чуть приоткрытые вздохом, алели уста.

Их цвет удивителен был, он был ярок и густ,

Ведь сам сердолик позаимствовал цвет этих уст.

Румянец ей щеки окрасил, и чудилось мне:

Две нежные розы приникли к прекрасной луне.

Ее красота осветила и сад мой и дом,

И стало красивым в тот миг все что было кругом.

И я приложил свою руку ко лбу и глазам,

И тихо склонился пред ней, ничего не сказав.

Казалось, весь мир превратился в огромный цветник,

И каждый цветок, как и я, перед нею поник.

Что можно сказать, если та, кого ждал целый год,

Пришла и стоит пред тобою и слов твоих ждет!

Она уже села, а я все стоял и молчал,

За год от любовной тоски я совсем одичал.

Стоял потрясенный пред ней и глядел на нее.

Стоял, как больной, отыскавший лекарство свое,

Стоял неподвижен и нем и глядел без конца —

Нигде не видал никогда я такого лица!

Стоял я, и взгляд мои прикован был к розам ланит:

Казалось, лишь миг — и сожгут мне всю душу они;

Стоял я в смятении, чувствуя радость и страх;

Стоял я в беспамятстве, чувствуя слабость в ногах.

* * *

Когда показалась луна и ночная прохлада

Пробралась в густую листву задремавшего сада,

На радостях пир мы устроить немедля решили,

На пир музыкантов искуснейших мы пригласили.

И вот уже кравчий пришел и призвал нас к веселью,

И вот мы с любимой моей пировать уже сели.

И я любовался любимой, и пил с ней вино я —

О, сколь было сладостно это веселье ночное!

И сам небосвод увлечен был весельем великим,

Внимая звучанию флейты и радостным кликам.

Казалось, весь мир наполнял фимиам от алоэ,

Окутав любимой лицо ароматною мглою.

Дождался и мой виночерпий заветного часа,

И долго по кругу ходила заветная чаша.

Следили все звезды за нами, на пиршество зарясь,

И даже Зухру[163] в эту ночь, видно, мучила зависть.

Совсем уже пьяным я был от вина и от счастья,

Забыл о стыдливости я, распаляемый страстью.

Обвил я возлюбленной ноги тихонько руками

И с благоговением к ним прикоснулся губами.

Потом сели рядом мы с нею, и я ей поведал

О страстной любви моей к ней и о всех моих бедах.

О том, как терзали меня все любовные муки,

О том, как мечтал я о ней и страдал от разлуки.

О том, что обидам и горестям не было меры,

Но что в доброту ее все ж не утратил я веры.

Я ей о слезах рассказал и о мыслях угрюмых,

Об утренних вздохах своих, о ночных своих думах,

О том, что совсем иссушило меня это горе,

О том, что в бесчестии жил, в постоянном позоре,

О том, что пришлось наконец мне потом обратиться

К помощнику верному, к той удивительной птице.

И вот подошел мой рассказ к этой радостной встрече,

Тут я оробел почему-то, прервал свои речи.

Такое смущенье мое, видно, ей было мило —

Она благосклонной улыбкой меня одарила,

Все то, что поведать успел я, се взволновало,

Нежнейшим из взглядов меня она вдруг обласкала.

Потом еще долго она говорила со мною

О том, что жестокой была и что стала иною.

Такие слова размягчили б гранитные глыбы,

Они мертвеца оживить, без сомненья, могли бы.

* * *

О, как хорошо быть с любимой! О, как хорошо,

Что год унижений и мук безвозвратно прошел!

Свиданье с любимой — как в полдень прохладная тень,

И годом мне ночь одна кажется, месяцем день.

Прекрасен был день этот и удивительна ночь.

Сама темнота от любви разлетается прочь.

Пришла ко мне юность опять, я безумно ей рад,

Других за страданья мои мне не надо наград.

Ничто ведь не нужно теперь ни душе, ни уму,

Такое блаженство познать не дано никому.

Я вместе с любимой моей, не разлучат уж нас.

И каждый наш миг восхитителен, каждый наш час.

Нелегкое счастье мое, и все чудится мне,

Что долго я мчался за ним на горячем коне,

Догнал и познал наконец всю его благодать,

Никто не заставит меня эту радость отдать.

* * *

Всю ночь говорили мы с нею и пили вино,

Всю ночь просидел я в восторге у царственных ног.

Когда ж на востоке зардела зари полоса,

Любимая встала и вышла в проснувшийся сад.

В саду каждый сук, каждый листик рабом ее стал,

Боялся глядеть кипарис — слишком строен был стаи.

Она, словно дивная роза, в саду расцвела,

Она, словно ветвь базилика, по саду плыла.

Цветы увядали пред нею и никли в траву,

И даже сосна перед нею склонила главу.

Рубином был рот ее дивный, и был он так мал!

И был он так нежен к тому же, так влажен и ал!