Вертоградари над лозами - [5]

Из далеких, темных странствий

Дием ты заброшен к нам.

Ты из мирной вышел чащи

Без одежды, без меча!..

– И сверкает бич звенящий,

Мулов добрых горяча.

В сердце трепет тонет тая

Бури грозовая мгла, –

Не сама ли Навсикая

В путь желанный повела!

А на отмели – нагие,

Гостя в город проводив,

Пляшут нимфы золотые

В темной зелени олив

Апрель 1912

Бродяга

А. А. Сидорову

Он три года плавал на корсаре,

Он топил купцов и бригантины;

Пил свой джин и спал на жесткой наре

И смотрел как прыгают дельфины.

С черной мачты он кричал кукушкой

Если видел на море француза,

С сорокавосьмифунтовой пушкой

Отбивал он лучшее из груза.

Раз за ними гнался англичанин,

Но корсар отбился в дали скрылся,

Вечер был неясен и туманен, –

И он ночью снова появился.

Абордаж! солнце морских безумий! –

Острым крючьям ядра не препона!

– Победили. Заперли матросов в трюме

И взорвали «Гордость Альбиона».

Радуйтесь, просторы океана,

Этой жертве дымной и богатой

– Оглушили О’Коннеля капитана,

И живого добыли пираты.

Захватили жемчуг Брамапутры,

Шестьдесят бочонков полных эля

И, едва лишь засветилось утро,

Вздернули на рею О’Коннеля.

Но их в гавани одной поймали.

Экипаж приговорили к смерти;

Только пять матросов убежали, –

С стражею дрались они как черти.

Он бежал; в портах ласкал цыганок,

Пропил все – теперь он лишь бродяга;

Он поднялся нынче спозаранок

И идет из города Сант-Яго;

Плачет зори. ка над тихим востоком

И ласкает роса полевую розу; –

Он теперь на бриг поступит коком

И уйдет на дальнюю Формозу.

Он идет, идет простой бродяга, –

И сума его мало весит;

Он идет в Мэриленд из Сант-Яго,

В Мэриленде его повесят

Мятеж

– Ville briitce!

– Bourgeois pendus!

(A. Bertrand)

С утра ревели в предместьях.

Нестройные голоса

Кричали, что в ближних поместьях

Пылают луга и леса,

Что нет нам счастья без воли.

Что всякий смеет дышать,

Что в городе нет соли

Что нужно идти умирать,

Что народ не пойдет в пещеры

Искать серебро и ртуть,

А черные револьверы

Пробьют надежный путь.

Воздадим же дикое мщенье

За дикое горе и боль –

Переполнил чашу терпенья

Сжигающий алкоголь!

Кричали толпой, в одиночку,

А у входа в темный подвал,

Один, вскочивши па бочку,

Ломая руки, – звал;

Говорил им: «Братья! братья!

Или стоны везде не громки?

В железные ада объятья

Пусть падут феодалов потомки!

«Мы сами назначим плату.

Забудем черные лямки;

Мы – рассвет, а к злому закату

Смерть придет в родовые замки!

«В дней прекрасных взлетим лазурь мы.

Несказанное станет понятным!

Мы разрушим башни и тюрьмы –

Конец сим позорным пятнам!

«А паркет высокой палаты

Черной кровью весело вощить!

Если нас растерзают гранаты,

Жен, детей мы пошлем на площадь!..»

И вой поднялся неровно

(В эти синие утра огни)

И как волки на стадо овнов,

Гремя, побежали они. –

И ветер хлестал им за ворот

И пел он (голос тоски) –

И вонзила толпа в город

Белоснежные свои клыки

Маркитантка

(Картина М. Е. Ларионова)

Сброшен твой наряд убогий,

Отдых сладкий приготовь:

Пусть одной с тобой дорогой

Темная идет любовь:

И холодный взор не прянет,

Но, закинув бледный стан,

Он опять дрожащим станет

В новый, сладостный обман.

– Ты спокойно отвратила

Равнодушные глаза,

Радость сердце осветила,

Этой ночью озарила

Радость дикие глаза. –

Пусть приходят – медью черной

Побряцать – и припадать,

Пусть идут стезей покорной

Груди белые лобзать.

Ты играла, ты забыла

Это слабость или стыд!

И коварная, манила,

Улыбалась, уходила

И теперь твой свет избыт!

Ты острей вонзись, терновник!.

Сном забытой тишины:

И последний твой любовник

Ухмыльнется со стены

В музее

Вошла угловатой походкой

Как мальчик в этот зал.

Под старой франкской решеткой

Я стоял и ждал. –

И платья огонь лиловый

Плеснул на статуй снега,

И голос ее суровый

Блистал и пел как пурга.

(И стены круговоротом

Потеряли прежний лик.

Перед этим полетом

Немел безумный язык.

(И в зале гас чей-то венчик,

Гас, иссякал, мерцал;

Я был в ее бубне бубенчик,

Я покорно и буйно плясал.)

И, щелкнув пальцами нежно,

Кавалеру сказала она:

– Вы смотрите слишком прилежно,

– Эта фреска скучна.

А он, блеснув ботинком,

Смеясь, уверял ее.

Что только скучным былинкам

Даровано бытие.

И они ушли из зала.

И, внезапно взглянув на меня.

Она ему приказала:

– Сегодня я буду твоя

После книги

Ainsi je voudrais, une nuit… etc

(Ch. Baudelaire)

Кого то хотел забавить

Иль славить (все равно) –

Мне нечего было прибавить,

Когда я прочел его;

Я знал, что он так же думал

И так же не верил как я –

И страсти далекой шумы

Отгадала душа моя:

Осмелился тайно и дерзко

Порочить темную ночь, –

Он – раб золотого гротеска,

Ее – безумную дочь.

И, надев на нее алмазы

И тонкий железный браслет.

Он ей сказал черноглазой.

Что он ее поэт.

Она же в восторге: «– Скиталец!

Вот вещий и робкий знак:

На ткань ночных моих пялец

Возлег ее царственный мрак!

«И праздник мой темный, ясный

Почиет в серебряных иглах:

Ты погибнешь, пловец несчастный,

В ласковых этих волнах!»

И душа его побледнела

Над благословенным путем.

А ее золотое тело

Расцвело диким цветком

Histoire

Осторожно медный звякал…

Страж недремлющей руки;

Я капризничал и плакал

Обнимая башмачки.

И она как старец некий,

Мудро страсти озлатив,

Стройно опускала веки

Словно паруси в залив.

И смеялась, и простила

Страсти легкие дары;

Тонкий пояс уронила

На пушистые ковры

Сентиментальное путешествие

– Нет, сказал Дик, разбивши третью кружку, – пусть будет проклят однажды и навеки «Зеленый Медведь», где меня угостили медовой настойкой, вместо древнего хереса, о коем был столь прекрасного мнения Фальстаф, мой друг, – клянусь Вакхом!