Вертинский. Как поет под ногами земля - [8]

Все у нас такое, как у всех, а вот образ жизни чем-то особенный. Может быть, это особенности природы, действительно очень мягкой, элегичной, почти не испорченной вторжением человека, – ведь найти сегодня в мире столько необработанного пространства невозможно практически нигде. А здесь ты отъезжаешь от Москвы на 20 километров и попадаешь в дикую природу – и чувствуешь себя в ней превосходно. Может быть, это обаяние того, тоже на внутреннем противоречии держащегося образа жизни, когда с тобой в любой момент могут сделать все что угодно, но в остальное время ты сам ничем не ограничен и можешь творить все что захочешь. Может быть, это удивительное сочетание полной государственной несвободы и невероятной внутренней свободы, потому что независимость от государства – это главная русская добродетель. Они там себе что-то воротят, но они живут на другой планете, как известно. Правительство живет на другой планете, а мы живем здесь. Может быть, это особенность русских женщин, всегда красивых и всегда почему-то отважных, более храбрых, чем мужчины. Тургенев первым отрефлексировал этот конфликт. Но в общем, кроме как в России, русский человек нигде себя хорошо чувствовать не может. Он не может устроить себе Россию в Америке, потому что даже минимальная необходимость соблюдения закона всегда ему напомнит о том, что он не дома. Мы можем найти себе похожую декорацию. Мы даже можем, наверное, найти себе в глухом лесу место, где бы пахло, как на даче нашего детства. Но мы никак не можем обеспечить себе то ужасное сочетание любви и ненависти, которое живет в душе всякого русского. Как замечательно сказано у Пелевина, хоровое народное исполнение песни «Из этой жопы фиг уедешь» – это действительно та эмоция, которая ничем другим компенсирована быть не может. Может быть, отчасти это еще и очень свойственное, очень нужное Вертинскому, как всякому артисту, ощущение себя особенно белоснежным по контрасту с отечеством.

Россия дает нам превосходную возможность всегда почувствовать себя хорошим человеком. Иногда – мне это очень свойственно – просыпаешься ночью с чувством, что ты ничего хорошего не сделал, а все, что ты сделал, поверхностно, фальшиво, отвратительно, и ты всегда только развивал чужие успехи, в лучшем случае читал лекции о чужих литературных удачах, а сам ничего не можешь и никогда не мог. Но потом посмотришь на какое-нибудь шествие и понимаешь: нет, все-таки я еще ничего. Великий русский актер Сережа Колтаков не так давно сводил меня в театр на премьеру. У его друзей была премьера. Он потом себя чувствовал очень виноватым и, выходя, сказал: «С другой стороны, вот так сходишь и начинаешь к себе как-то лучше относиться». Это справедливо. Вертинский за этой сложной совокупностью эмоций и вернулся. Для него, конечно, Сталин был в той или иной степени символом этой страны. Он искренне полагал, что если эта страна выжила, то в этом есть все-таки капля заслуги Сталина, или, точнее, сталинского культа. Во всяком случае, так он думал в 45-м году. Воспевая Сталина, он был абсолютно искренен. Это как раз один из самых удивительных парадоксов, на котором следовало бы задержаться подробнее. Ведь на самом деле революцию 17-го года делали не пролетарии. Пролетарии не были ее движущей силой. А крестьянство вообще до последнего момента не знало, за большевиков оно или за коммунистов, чем они отличаются друг от друга. Ответ Чапаева: «Я за интернационал», – на каком-то этапе их совершенно устраивал по непонятности.

То, что движущей силой русской революции были даже не просто интеллигенты, а творцы, что это была революция эстетическая, это сегодня уже вещь довольно очевидная и не требующая доказательства. Революция всегда приходит через эстетику. И русская криминальная революция тоже ведь пришла не просто так. Она пришла через блатной шансон. И русская гражданская война 90-х, которая выражалась в браткоубийственных войнах – войнах, когда убивали братков, эта война пришла прежде всего с эстетикой радио «Шансон», точно так же как Гражданская война пришла с эстетикой песни «Там вдали, за рекой». Они очень похожи – эти песни двух русских гражданских войн. И сюжет всегда о том, что «заплачет мать-старушка», потому что и для блатных, и для красноармейцев мать-старушка – это особо почитаемый фантом. На самом деле, как мы знаем, у блатных никакой матери никогда не бывает. Они выходят наружу, прогрызая мать и тем ее убивая.

Так вот, особенно важно, что путь русской революции и путь русской эстетики пролег от крайнего декаданса, от радикального авангарда к советской победительной пропагандистской мощи. Маяковский – издерганный, нервный, трагический, автор трагедии «Владимир Маяковский» о том, как он не может жить с людьми, прославился как автор «Ешь ананасы, рябчиков жуй…». А почти все сатириконцы, кроме умной Тэффи, вернулись. Вернулся Бухов, хотел вернуться, но не успел из-за болезни Аверченко, мечтал об этом. Думал, мечтал о возвращении Саша Черный, но в 32-м году он умер, а было в его планах подать прошение. Не исключаю, что, если бы он дожил до 45-го года, если б не погиб в резистансе в лагере, он бы вернулся, потому что он тоже родину ужасно любил, как это и положено русскому еврею. Он же русский во всех отношениях, только у него чувства чуть более тонкие и трепет чуть сильнее, чуть волатильнее.