Вертер Ниланд - [61]

Тощая, невысокая фигурка показалась из двери наискось от входа и направилась к ней. Мэнра промямлила фразу, которая явно состояла из слов, но, закончив ее, уже не помнила, как это прозвучало.

— Директор сегодня не принимает, сударыня, — ответил человек. — Только в четверг, после обеда. — Однако его сухое, морщинистое лицо внезапно просветлело. — Вы… ах, ну конечно! Нет, его сегодня нет, но пройдемте, пройдемте со мной.

Он провел ее в небольшой кабинет, усадил в высокое дубовое кресло, но сам продолжал стоять и, безостановочно сыпля словами, принялся копаться в ящиках и шкафах, с переменным успехом разыскивая какие-то бумаги.

— Хорошо ли вы доехали? Нынче так тепло, можно сказать, духота, нужен славный ветерок, чтобы посвежее стало… Ваш багаж заберем позже. О, только завтра? Отлично, мы об этом позаботимся. А теперь разделаемся с парочкой вопросов, ничего не поделаешь, контора пишет, в наши дни без этого никак, ну что же, надо так надо… Стало быть, вы… — Человечек с трудом, большими, детскими буквами принялся заполнять формуляр. Мэнра отвела взгляд от опушенной редкими волосками макушки, в центре которой — там, где разошелся напомаженный зачес, — обнажилась желтоватая полоска черепа, и уставилась на такое же пожелтевшее расписание уроков на стене, за его спиной, многократно исправленное чернилами и подклеенное скрутившимися на концах дополнениями.

Небрежно промакнув бумаги, человечек положил их в лоток для корреспонденции, пробежался с ним по кабинету, мелко семеня ногами, снова вытащил бумаги из лотка, но, повертев их так и эдак и пораздумав, опять положил в лоток и поставил его ровно на то место, где он и стоял. Тот факт, что он благополучно довел до конца какое-то определенное дело, похоже, на несколько секунд привел его в полнейшее смятение, и его лицо приняло встревоженное, стесненное выражение.

— Чаю?.. — еле слышно пробормотал он, словно сначала хотел сам удостовериться, что это разумная идея. — Чаю не желаете?

Мэнра поблагодарила. Человечек, как страус, вновь замельтешил вокруг, вздохнул, после чего предложил Мэнре взглянуть на ее комнату. Молчание, в котором они начали свой путь по голым, обшарпанным переходам и лестничным площадкам, по-видимому, чрезвычайно беспокоило его, и он, повздыхав и поохав, внезапно вновь затарахтел.

— Я вам и не представился толком… Лузерс, да, такое мое имя. Стало быть, вы собираетесь пополнить наши ряды, ну конечно. Мы тут такой приятный маленький коллектив, да, это я могу со спокойной душой сказать… все так без затей… друг к другу просто по имени… хотя, по правде сказать, мне понадобилось одиннадцать лет, чтобы начать называть по имени г-на Марсинга… ах, у нас тут такая спокойная жизнь, просто ужас какая спокойная, я бы сказал… приезжаешь сюда и думаешь: останусь ли я здесь?.. Как знать… и вот я тут уже… постойте-ка… да, восемнадцать лет, да-да, должно быть так, восемнадцать лети пять месяцев, если точно, ведь это было в разгар зимы, и холодина же стояла, доложу я вам!.. Нет, нельзя сказать, что жизнь тут у нас бурлит, нужно далеко, в город, чтобы малость встряхнуться, но конечно, это не всегда получается. А здесь никогда, никогда ничего не происходит…

Они поднялись на верхний этаж здания, и, проходя мимо высокого, узкого окна, человечек указал на светло-зеленую, даже скорее серую равнину, как будто вид за окном являлся иллюстрацией к его рассказу.

— Когда ярмарка, когда лотерея, праздник Пасхи, ну, в кино — оно, правда, только по средам и субботам, вечером, а кроме этого делать тут совершенно нечего… разумеется, бывает, крестьянин с крыши свалится, или молния в копну сена ударит, или мальчишка на рыбалке утонет, как давеча, прямо прошлый месяц, горе-то какое… — Человек потер лицо, словно это было единственное средство, с помощью которого он мог отогнать свои мысли от такого печального воспоминания. — Да, и было еще несколько нападений последние два месяца, здесь такая глушь… расследование пока не закончено… мы велим детям всегда держаться группами, так спокойнее…

Они подошли к двери, и, повернув торчавший в замке ключ, человечек распахнул ее. Комната была небольшая, квадратная. «Все коричневое, все, все…» — было первое, что подумала Мэнра. Она не знала, почему, ведь далеко не все в комнате было коричневым. Комната была не светлая, поскольку маленькое окно выходило на север, но действительно коричневой была лишь нижняя половина стены, обитая уродливым деревом, выкрашенным под волокнистую древесину.

Человечек оставил ее одну. Она слышала, как удаляются его шаркающие шаги. Она не знала, за что приняться. Опустившись на колени, она попыталась молиться, но не смогла связать и двух слов. А ведь было тихо вокруг, так страшно тихо…

Она стояла на коленях возле камина. «Похорони и забудь», — грохотало в ее голове. Некоторых не хоронят. Некоторых сжигают. Да, сжигают… Дрожащими руками она открыла сумку и вытащила толстую пачку перевязанных бечевкой писем. Она развязала пакет. Конверты были без единой складки; там, где он был вскрыт неровно, край был аккуратнейшим образом обрезан ножницами. На каждом конверте, в нижнем левом углу, стоял надписанный чернилами номер. Она взяла конверт, пронумерованный единицей, скомкала его вместе с письмом, положила на каминную решетку и подожгла. Дым, не уходя в трубу, заволок комнату и бросился ей в лицо.