Вертер Ниланд - [43]

Во второй части мероприятия слушатели таращились на меня с тем же непроницаемым выражением. По окончании раздались неуверенные, вежливые аплодисменты, после чего класс под медленное шарканье ног опустел.

После этого Слок возил меня по разным кафе, которые, согласно его заверениям, посещались почти исключительно художниками. Было туманно и довольно холодно, моросил мелкий дождь. По мере того, как я рассеянно опрокидывал рюмку за рюмкой, моя тоска по дому возрастала до невероятных размеров. Теперь я уже и сам не понимал, чему так радовался несколько недель назад, когда, заключив договор, ворвался в бар.

Сильно за полночь мы со Слоком отправились к нему домой: большое четырехэтажное викторианское здание с несметными тритонами, подпирающими балконы, башенками и галереями производило импозантное впечатление даже ночью. Я уже задремывал, но, когда мы въехали в гараж, захотел показаться расторопным и услужливым. Проворно выскочив из машины, я попытался распахнуть дверцу перед хозяином дома, но вдруг застыл, удрученный, сжимая отломанную ручку.

— Дрянь металл стали делать, — дружелюбно сказал Слок, самостоятельно выбираясь из машины, и я с вытянутым лицом отдал ему ставший бесполезным предмет.

В доме уже все спали. Слок указал мне на опрятную гостевую комнату и пожелал спокойной ночи. Я решил отогнать от себя тревоги, поскольку самое тяжкое было позади. Оставалось только ответить на вопросы следующим вечером, а это всегда сущие пустяки.

Наутро я, несмотря на довольно раннее время, застал дом уже полным приятного оживления. Слок не только покровительствовал искусствам, но и предоставлял постоянный кров полудюжине художников. Обычно они собирались в большой гостиной на втором этаже, где день напролет каждый из них по очереди, определяемой жеребьевкой, варил кофе в электрокофеварке. К своему изумлению, там же я обнаружил и Фала. Когда он появился? Да дня три назад. А был ли он вчера вечером на моем чтении? Нет, к огромному его огорчению. По вечерам он бывает слишком утомлен для того, чтобы выбираться из дому, да и днем предпочитает оставаться в своей комнате, покидая ее только изредка, дабы в целях борьбы с ежедневным похмельем «пожарить себе рыбки» на кухне, на что хозяйка дала ему особое разрешение.

Гостиная, в одном из углов которой собирался народ, была столь просторна, что покрывала площадь шести нормальных комнат. Все четыре стены были в два ряда увешаны сюрреалистическими картинами, под каждой из которых имелась печатная карточка с указанием номера и названия. Наличие этих карточек меня удивило, но объяснение не заставило себя ждать: с десяти часов начались звонки в дверь, и наверх потянулись люди с входными билетами и брошюрками в руках. Они молча пробирались меж картин, не обращая ни малейшего внимания на скучившихся в уголке кофелюбов. Вне всяких сомнений, это и была выставка, упомянутая в начале наших переговоров, и проводилась она не в каком-нибудь зале или художественном магазине, как было задумано поначалу, — этакий домашний концерт живописи.

Мало-помалу в комнате становилось оживленнее. Уже к полудню небольшим группам посетителей приходилось подчас ожидать внизу, чтобы наш хозяин или его жена провели их наверх. Хозяйские дети, трое мальчиков, временами перегораживали проход, когда со страшной скоростью проносились по широкой мраморной лестнице на перевернутом диване, словно на санках зимой. (Вообще говоря, сей транспорт был рассчитан только на две персоны, так что младший, невзирая на слезы, в основном оставался за бортом, и тогда он, ко все возрастающему изумлению посетителей выставки, принимался колотить рейкой по мебели в гостиной, в изобилии уснащая кожу сидений и подлокотников дырками от торчавших из его орудия гвоздей.)

В конце концов среди картин сделалось так тесно, что квартирующее общество, состоявшее, за исключением Фала и меня, из сюрреалистического живописца Дюхтера, двух поэтов с дамами и какого-то по большей части дремлющего гончара, решило очистить помещение. Выйти на улицу мы не могли, ибо, как выразился Фал, «дождик-дождик, перестань». В самом доме, однако, было вдоволь места для прогулок, и мы, не прекращая болтовни, отправились бродить вверх-вниз по бесконечным лестницам, галереям и площадкам.

В четыре часа вновь воцарилась тишина, и мы вернулись в гостиную. Там пылал уютный камин, и мы с хозяином и его женой собрались возле него. Дети, измотанные своими спортивными достижениями и раскрасневшиеся от жара, соскользнули, как домашние зверьки, на ковер и провалились в глубокий сон. Тишину прерывала лишь хозяйка дома, которая то и дело спрашивала, который час. По той или иной причине все напряженно ждали пяти.

Когда же, наконец, пробило пять, наш хозяин встрепенулся и позвонил в колокольчик. Работники за две ручки втащили корзинку, набитую стеклянными и керамическими бутылками, и вкатили тележку со стаканами и бокалами. Возлияние пошло полным ходом.

Вскоре уже не было слышно ничего, кроме обрывков песен, хохота и — время от времени — восклицаний, сопровождаемых звуками опрокидываемых и бьющихся стаканов. Я был глубоко погружен в свои мысли и задумчиво пил одну за другой. Стоило мне опорожнить рюмку и глянуть на нее, она вновь оказывалась полна. В конце концов, чтобы не расплескать рюмку случайным движением, я стал выпивать все, что попадало в пределы досягаемости моей руки, и остановился только, когда больше не мог протягивать ее в нужном направлении. Я спросил, который сегодня день, и узнал, что нынче суббота.