Верховья - [70]

— Дожжок... — раздумчиво сказал Семен, глядя на ели. — До берега не прогуляемся?

— В валенках, что ли, по воде-то? — мрачно ответил Стрежнев. — Сапоги-то где? В катере... — И вдруг обозлился. — А в гробу я это дело видел!

Он курнул напоследок два раза и с каким-то наслаждением ввинтил окурок в глаз лещу, от которого осталась на столе только голова. Потом он слазил в карман, прихлопнул по столу тяжелой ладонью, что-то пряча под ней, загадочно глянул на Федора, потом на Семена, двинул руку на середину, к рыбной кучке, и открыл. На столе, закорчились, как осенние листья на огне, три смятых рубля. Семен молча прекратил их страдания — сгреб к себе в карман, спросил шкипера:

— Рыбу сам солил?

— А кто ж? Бабе не доверяю. Принести ишо, што ли?

— Ну... вишь, в магазин собираюсь. Чай, на закуску не тратиться. Выбери там пожирнее. Нагулянного...

— А погляжу, — охотно согласился Федор. — Один есть, холостой, весь в жиру — с хвоста каплет. Бабе не кажу. В трюме за шпангоутом висит. На случай... Да что балакать. Э-эх! Колюшка! Али не вместе плавали? Другому бы... А тебе ничего не жаль. Помнишь, как тонули? В затоне-то... Ха-ха-ха!..

Семен вернулся скоро, с оттопыренными карманами.

И снова сидели, Федор рассказывал, как тонули в затоне.

Дело давнее. Стрежнев тогда только что получил первый свой катер — тихоходный, газогенераторный — на чурках еще работал. Матросил и кочегарил Федор, а механиком был Илья — теперешний главный механик сплавной конторы.

— Ну, на запани работали, — рассказывал Федор, — повезли рабочих. Высаживать приставали в Угорье и в Верхнике. В общем, разгрузились под ночь. В затон полным ходом валим: гулять опаздываем. Слышу: «Бум-м!..» — чуть за борт не ссунуло. На что-то напоролись: затон-то какой был, не как теперь. На дне всякого черта найдешь. Гляжу: заваливает — проломились, тонем... Николай вроде к берегу, а уж корма осела. Илюшка из машины сусликом выскочил, кричит: «Заливает!»

Движок глохнет, а нам и горя мало, вышли все, на палубе обнялись и орем: «На-ве-ерх вы, то-ва-рищи...» Колька в тельняшке, а мы так и не разделись. Любо дуракам, молодые — весь затон с берега глядит. Э-эх, да что!.. Тогда не то было. Ну чего, давайте ишо?.. Рыбы надо?

В этот вечер Федор еще три раза лазил с фонарем в трюм за «последним» лещом, а Семен, придерживаясь за пиллерсы, его провожал — «кабы не заронил»...

Стрежнев все больше угрюмел и все больше пил. Он и сам не понимал, что делает и зачем. Саднила ему душу тоска, обида, обезличка со стороны начальника. Не привык он к этому.

2

И было еще утро.

И опять не легче. По-прежнему шел дождь и по-прежнему астматически тяжело дышали возле брандвахты ели.

— Скоро подморозит, — успокаивал Федор. — Ишо утренники будут — я те дам. Так присандалит — не отдерешь. Успеете...

Стрежневу было все равно. Однако с утра послал он Федора в контору, походить там по коридорам, так, потихонечку послушать — не звонил ли начальник. «Уж звонил, так скажут — донесется», — думал он.

И Федор ушел. Вернулся он не скоро, но весь сиял.

— Что весел? — приглядываясь, спросил Стрежнев. — Не звонил?

Федор загадочно усмехнулся, сказал не скоро:

— Звонил... в село, дочке. Внук у меня народился. Как ждал!.. Обмыть бы надо? — и он вопросительно глянул на Стрежнева.

— Говорю, из затона что? В конторе был? — не унимался Стрежнев.

— Да не мутись ты, кому вы больно нужны. Как в мох впало! Все по кабинетам пишут, только счеты хлопают: рубль вам, два нам!..

Стрежнев успокоился, по-новому оживился, заерзал, а Семен поугрюмел, как-то вражески, искоса глянул на бутылку портвейна, принесенную Федором, устало вздохнул. Однако придвинул стакан поближе к середине стола.

— Ведь это надо! — ликовал Федор. — Прямо к навигации со стапелей сошел. Это не зря!.. На капитана учить будем. — И снова вскочил из-за стола. — А подожди-ко, подожди-ко, студенты...

Он вышел и скоро вернулся, неся в руках трехлитровую банку грибов:

— На-ко, раскрывай! По такому случаю...

— Груздки! — осведомленно отметил Стрежнев, сидя во главе стола. — Это гриб царский... Ты, Семен, на мотоцикле-то много, чай, навозил нынче? — Хоть чем-нибудь старался отвлечь себя Стрежнев от липких и тяжелых, как грязь, дум. Он выжидательно глядел на Семена.

— Много не много, — Семен пошевелился на стуле, — а из-за этих груздей в лапы медведю чуть не угодил.

— Да ну?! — еще больше оживился Федор. — Как это?

— А так... — Семен, будто приберегая, поотодвинул стакан. — Едем, значит, с Аленкой. Нагрузились — ничего. Она сзади держится. Валим! Гляжу — впереди медвежонок ковыляет, смешно-ой... Я газку, а он — на рысь и с дороги не убегает. Забавно так, го-оним... Оглянулся — а мать честная!.. Сзади медведица чешет, нагоняет уж! Кричу: «Держись!» А жена-то обернулась да как заорет. Охватила меня за горло, сжалась вся, трясется, вот-вот сгребет ее сзади, перехватила мне глотку, аж в глазах потемнело. Мотаю головой, кричу: «Отпусти, врежемся!» Ну, думаю, не дай бог, заглохнет... Насилу оторвались.

Федор хлопнул себя по коленкам, чуть не упал со стула, вскочил, полотенцем стал вытирать глаза.