Верховья - [72]

— На! — как поленом, стукнул сапогом возле ног Семена.

— Хуже-то не нашел, — обиделся Семен. — А второй где?

— Вона, — указал Федор на «бот». — У меня ведь не склад.

Семен вопросительно поглядел на Стрежнева. Но тот, не замечая, встал, ловко притопнул надетым сапогом, озорно спел:

Эх, теща моя, хуже лихорадки:

Щи варила, пролила зятю на запятки!..

И после этого с серьезным видом сказал Семену:

— Не надевай, иди в валенках — мягше!

Семен понял насмешку, сопя, подобрал опорки и пошел переобуваться в каюту.

А Стрежнев все похохатывал у шкипера. Кинуло его в другую крайность: решил на все глядеть проще, жить так, спустя рукава.

Ближе к полдню, поминутно сбиваясь с раскисшей ненадежной дороги, брели они обнаженными гривами к катеру, оглядывали вокруг все новое, вытаявшее, поражались: «А-яй!.. Вот так осадило!»

Сугроб возле катера съежился, с солнечной стороны обтаял до луговины, и теперь было на виду все поржавевшее, оскобленное, со множеством вмятин днище. Катер лежал брюхом на четырех поперечных подкладках — бревенчатых, впившихся в луг шабашках.

— Чего он на нем делал? — сказал Семен, обходя катер. — Будто по камням ездил.

— За запанью все лето работал. В бревнах без ума-то любой катер ухайдакаешь.

Семен, кряхтя, слазил в машинное, выставил на палубу мешки. В трюме было как в холодильнике, и ничего не испортилось. Обрадовавшись, они уселись как и три дня назад на вытаявшей теперь осине и стали есть домашний харч: жареную рыбу, сало — все, что поспешно собрали им в дорогу хозяйки.

— Надо хоть мачту поправить да такелаж натянуть, — подобрел от домашнего сала Семен. — А то нехорошо: с дороги видать.

— Это можно, — согласился Стрежнев и с куском хлеба пошел к катеру. Он присел на корточки, разглядывал.

И вдруг отложил кусок на снег, а сам нагнулся ниже, потом лег на спину и, что-то колупая ногтем в днище, прополз от носа чуть ли не до середины катера.

Когда вылез, молча вернулся на бревно. И сел растерянный, будто чего ему не хватало. Так и не вспомнив о куске, он полез за сигаретами.

— Ты чего?.. — перестав жевать, удивленно глядел на него Семен.

— А ничего... хорошо.

— А чего?

— Чего, чего!.. — вдруг закричал Стрежнев, — иди погляди чего. Во все днище щель! Вот чего!.. Хоть палец суй почти от форштевня и до середины рубки!

Семен без аппетита дожевал, задернул тесемку мешка и как-то странно, долго глядел на катер, будто его не было и вот он вырос из-под земли.

— Та-ак... — произнес он наконец и снова развязал мешок. — Так ведь утонем?!

И поглядел на Стрежнева — словно искал у него спасения.

— А ты думал, всплывешь!.. Это тебе не чурка. Ну... Ни котельщика, ни сварщика! Что, чего?.. «Поезжайте в Сосновку! Сейчас — по щучьему веленью! Приезжай парад принимать! Жди... — И вдруг повернулся к Семену. — Ты все, что ли, съел?

— Да нет, есть еще...

— Так подожди, не мни. Надо хоть за пивом дойти... Беги до чайной!

— Не пойду. Голова — шагу не ступить, как из ружья отдает! Насилу дошел.

— Эт, тюлька!.. Сиди тогда, отогревайся. Сейчас сброжу. Да хоть переобуйся! Сидишь, как нищий. А то увидят — от катера-то прогонят. Скажут, украсть чего вздумал, пристроился...

Когда Стрежнев ушел, Семен тоже лег под днище и, кряхтя, охая, пополз на спине от носа к корме, разглядывая тонкую зловещую трещину на светло-рябом от ржавчины киле. Полз, пока не уткнулся шапкой в деревянную шабашку поперек днища. Остановился, вздохнул. Подумалось: «Так бы и умер прямо вот под катером...»

Плохо было дело. За восемь лет, которые Семен отработал в транспортном участке, не приходилось ему еще так ремонтироваться. И катер был плох, и условия плохи, и настроение плохое. А в затоне бывало все по-другому: там тебе любой цех, любой специалист — все заварят, выточат, только успевай оформлять заявки!

«Нет, уеду в Тюмень, вот только до лета... — опять пришло ему в голову. Прикинул: — Там получу свой катер, буду без Стрежнева, сам хозяин».

Он сидел на осине, глядел за реку, ждал Стрежнева. И было ему так гадко, что не хотелось даже курить.

Над катером на столбе электролинии надсадно орала ворона. Она надувала зоб, горланила отсыревше хрипло. Семен обернулся к ней, но ворона не переставала, хотя ветер и поднимал ее серый воротник.

— Чему радуешься, курва? — сказал ей Семен мрачным голосом и отвернулся. Хотел кинуть палкой, но близко ничего не было, а вставать не хотелось.

Наконец с того берега кто-то спустился к реке, и Семен стал следить. Но походка была не Стрежнева.

Подходил какой-то парнишка лет четырнадцати, с ружьем. Не останавливаясь, он воровато поглядывал то на Семена, то на ворону.

Семен понял его, кивнул на столб:

— Ну-ко, щелкни...

И парнишка обрадовался, хищно изогнулся, подкрадываясь из-за катера... От выстрела он дернулся, а ворона смолкла. Посидела еще немного, будто раздумывая, потом взмахнула крыльями и над головами у обоих лениво направилась за реку, заорав еще громче.

Семен только сплюнул между опорками, на стрелка даже не оглянулся и опять равнодушно уставился за реку.

Пришел Стрежнев. Выпили пивца, поели еще из мешков, всласть покурили. Блаженно сделалось подновленной душе на вольном берегу. Хоть и много вокруг было еще снега, но уже дивно, зовуще попахивало отпотевшей луговиной.