Верховья - [69]

Скоро не стало видно ни катера, ни домика — сумерки сгущались. В робком свете чайной не очень отчетливо различали они уж и друг друга. Но зато на душе у обоих будто порассвело.

В чайной прибавилось народу, и им казалось, что за всеми столами шумят, пьют, курят, спорят о чем-то пустом, не дают им поговорить о важном.

Думалось, выпили мало, и Семен сходил еще за пивом. И тут уж оба враз закурили и больше ни на кого не глядели, никого не слушали.

— Тридцать навигаций, Семк!.. — с искренними слезами в голосе рычал Стрежнев и бухал по столу тяжелым кулаком. — А он, гад!.. «Пятерку» угробил! Рулевое, отопление... все переделали, устроили, и отдал... Э-эх, все рушится!

— Нет, ты скажи, я — так?.. — не слушал его Семен. — Я штаны на движок когда вешал? Как Трепло?

И Откуда-то появилась женщина в белом переднике. Стрежнев, уже совсем не помня себя, ухватился за этот передник, потянул на свободный стул:

— Садись! Сейчас пить начнем...

Официантка стукнула его по руке:

— Налопались! Выходите... Ну?! Закрываем…

Они были удивлены и обижены, что снова каким-то образом очутились на улице, в темноте.

Долго ходили вокруг чайной, придерживаясь за бревенчатые стены, ругали начальника, искали дверь, но почему-то она оказывалась с другой стороны и была закрыта.

Семен задумался, глядя на окна, и тут понял:

— Света-то нет, чего стучишь...

И они двинулись под гору. Бежалось легко — только успевай... По очереди падали, смеялись друг над другом, и Стрежнев все думал о Семене: «Вот нарезался!»

Потом уж в сплошной темени побрели рекой. Потеряли дорогу, искали, искали — плюнули и пошли напрямик, на огоньки.

Брели долго, а поселка все не было. Но вот впереди что-то зачернело. Большое, непонятное.

— Николай, подожди-ко. Кто это? — испугался Семен, потянул за рукав Стрежнева.

— Не шевелится, может, баня?.. Поселок должон быть.

Они осторожно приблизились и вместо бани увидели судно.

— Катер какой-то... Откуда? — удивился Семен.

Приглядываясь, обошли кругом, оба ничего не понимали. Враз запнулись за что-то, упали друг на друга.

— Так это наш, Семка! И винт вот, «девятый»...

— Давай в нем заночуем!

— Валяй!.. Мне этот гроб вовек не нужен. Пошли, чай, вот дорога рядом. Теперь не собьемся, а то в логах потонешь.

Выбрались на твердую дорогу, отряхнулись.

— Стой, стой... Дожидайся, — сказал Стрежнев катеру.

— Пусть тебя Трепло лечит, на нас не надейся! — подхватил и Семен. — Вот снег посойдет — в Тюмень двину. Там сплав молодой, специалистов нет, рыбы много... Катера новенькие — любой бери, и платят не как здесь...

И вдруг запел:

Маши-ины не хо-одят туда-а,

Бегу-ут, спотыка-аясь, оле-ени...

Стрежнев даже остановился: за шесть лет ни разу не слыхал, чтобы Семен — и запел.

Тяжелая погода

1

Стрежнев проснулся от жары и жажды. Он увидел над собой потолок из крашеных белых реек, потом белые стены — тоже из реек. И тихо. Подумал: «В больнице... Плохо дело. Чем же болею? Тяжко. И палата чудная — навроде каюты».

Повернул голову — увидел Семена. Нераздетый, тот лежал на кровати. «А я почему на полу, кровать рядом, и ножка вот... Да что там под боком-то мешает? А-а... шапка... Так что же мы с ним наделали? Почему так погано?..»

Нет, не мог уже вспомнить Стрежнев, как вчера, в глухую полночь, пришли они на огоньки брандвахты, оба в снегу, и стали стучать в каждую каюту подряд. Искали начальника, Гришку Трепло, официантку из чайной. Грозились оба завтра же уехать в Тюмень...

Шкипер брандвахты Федор, узнав обоих, привел их — в отведенную им по звонку начальника из затона каюту, стал урезонивать, но они вскипели, совали ему в нос трешницу, требовали, чтобы сейчас же была бутылка.

И Федор сдался, забрал деньги, пошел выключил свет на всей брандвахте, а потом потихоньку вернулся, закрыл их каюту на ключ.

...Наконец кое-что Стрежнев припомнил. Спать ему больше не хотелось, но не хотелось и вставать. Опять — навалилась прежняя тоска, безвыходность — еще больше.

— Семен!

— Ыыы...

— Ты чего не раздеваешься?

— А я... в Тюмень.

— В Тюме-е-ень... — передразнил Стрежнев. — Время-то сколь?

Семен с трудом приподнял руку.

— Десять.

— Утра или вечера?

— Чай, утра.

— Та-ак... магазин с десяти?

— С одиннадцати, а ты чего на полу валяешься? Вон кровать-то...

— Берегу.

Семен, чтобы скрыть улыбку, отвернулся к стене. Скоро он снова забылся, а Стрежнев лежал, думал: «Плюнуть на все, кое-как до навигации проболтаться тут, а там один месяц останется. Хоть и в матросах так прохожу». Через полчаса он опять спросил:

— Семен, глянь, сколько...

— Половина десятого.

— Ты что? Пятятся они у тебя, что ли?!

Семен молча протянул ему руку. Было полдесятого.

Снаружи кто-то пошарил по двери, потом хрустнул в скважине ключ, и вошел шкипер. В валенках, ватных штанах, в рубахе навыпуск, с лещом под мышкой и бутылкой в руке, Федор остановился в дверях, бодро крикнул:

— Подъем, студенты! Распохмелять буду...

Семен со Стрежневым, слушая шкипера, хмыкали, смущенно улыбались и качали головами, которые опять начинали тяжелеть.

И за окном была тяжелая погода! Шел дождь, с ветром, и старые ели на берегу намокали, лениво шевелили грузными лапами и все шумели, шумели...