Верховья - [46]

Теперь только и слышалось повсюду: «Зачистка! Зачистка...» Говорили с возбуждением, с тем особым, обновленным настроением, которое охватывает людей одного дела перед последним решительным шагом, за которым следует свобода, новые места, дорога, ожидание дома...

По этому охватившему всех настроению казалось Мишке, что пойдет теперь все как праздник, как награда за однообразные тяжелые будни, которые все же оставили в душе тяжелый осадок. Нет, весновка оказалась не такой, какой видел он ее со слов деда, как рисовал в своем воображении. Она была и не хуже и не лучше, а оказалась сложнее, запутаннее, и всего в ней предусмотреть было никак невозможно.

И вот вроде все подходило к концу.

Два дня выкатывали бревна из кустов и ложбинок, куда набились они по большой воде. Это было намного труднее, чем сбрасывать их со штабелей.

Зато как вольно поплыли потом на кобылках вниз. Гикая, с ласковым матерком отталкивали от берегов последние бревна и провожали их вниз. Особенно такая работа была по душе Шмелю. В длинных разогнутых сапогах и рыжей лохматой шапке, он стоял на носу кобылки важно, как капитан.

— Давай вон в ту чапыгу заглянем? — спрашивал у него Луков. И Шмель, польщенный, что у него спрашивают, отвечал важно, то и дело вставляя (в угоду Лукову) жгонские словечки.

Луков слушал, довольно скалил зубы и, кряхтя, толкался через кусты так, что они трещали, подминаемые кобылкой. Шмель боязливо приседал, поворачивался к кустам задом, ежась, а. шапкой глаза.

Мишка с Пеледовым не видели, что делалось в верховье, и жизнь продолжалась у них своя, отдельная ото всех.

— Ну, мы теперь вроде друзья с тобой! — улыбался Пеледов, когда отталкивались они поутру от берега на своей кобылке. — Так как, не передумал еще свою жизнь птицам посвятить? — спросил он Мишку.

— Не зна-аю... — неопределенно протянул Мишка, вспомнив вчерашний разговор. Занятие это казалось ему таким недосягаемым счастьем, что он и говорить о нем страшился. Думалось, что дело это доступно только особым избранным людям, живущим в больших городах, где много институтов, техникумов...

— Не каешься, что пошел весновать? — совсем неожиданно перешел на другое Пеледов. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Правильно сделал. Тут еще дух свободы витает, здоровых законов жизни. Сейчас человечество уже покинуло леса, поля, — он рассмеялся, — снова все в каменные пещеры спрятались. И там совещаются, как спасать мир от самих себя... Какие лекарства нужны от лени взамен физического труда, какие животные и птицы скоро на Земле переведутся... Какой-нибудь чудак ползает с лупой в траве, выискивает редкого жучка, чтобы занести его в Красную книгу. И не догадывается, что сам давно уж вместе с жучком — в этой книге. Тут всю планету пора в Красную книгу заносить, а не жучка, — сказав это, Пеледов испытующе поглядел на Мишку и принялся выталкивать из кустов толстую ровную елку.

С утра день был солнечный, теплый, уже хорошо грело даже на воде. Ветра не ощущалось, и заливина их блестела свободная от бревен. Они спускались по ней все ниже и следили, чтобы не заносило в кусты со стрежня новые бревна.

Уже слышались крики людей сверху, и они думали про себя, что зачистка завтра явится сюда и им придется покинуть свою заливину. Пеледов не переставал философствовать, Мишка слушал его и думал, что эти рассуждения нужны ему самому. Наболело, видно, у него на душе, и хотелось перед кем-то выговориться. Хоть и хвалил он леса, природу и эту вот жизнь, но прошлое, должно быть, не забывалось, и он, как заметил Мишка, все-таки жалел те лучшие свои годы. Можно было догадаться, что потерял он там многое.

— Недостаток русских людей вот в чем, — говорил Пеледов, стоя во весь рост на кобылке и закуривая, — мы пугаемся своих собственных успехов и в этот момент теряем голову. А сейчас хитро надо жить. Нам с Америкой тягаться, не с кем-нибудь. А это не просто: они полмира грабят, прибирают к рукам все, что можно. Везде выгоду ловят. Поэтому рот нам разевать нельзя. Судьба мира нынче стоит на ребре, на грани. И не стоит, а катится как колесо. На которую сторону ему упасть — зависит от малейшего перевеса, усилия. А усилие это экономическое... Беда наша в том, что мы никогда не считали по-настоящему своих богатств, запасов, а о чужих — уж и говорить нечего. Так вот запомни: пора пришла считать и чужое добро, а свое тем более! Кто это сделает? Возможно, ты? — поглядел он решительно на Мишку. — Ну, напугался?.. Вот то-то и оно-о. Все мы так — будто гости на своей земле, а не хозяева. Мы настолько великая и своеобразная страна, с таким особенным, талантливым народом, что управлять ею неимоверно трудно. Но и теряться не надо, на кого-то надеяться... Учиться надо. Помнишь, как Ленин сказал? Он это слово три раза повторил. Три раза! Я это еще и так понимаю, что не меньше, чем три поколения должны учиться, не переставая. Только в этом случае мы можем победить. Конечно, есть люди, которые учатся лишь из-за денег. Это особый народ... Не верь тем, у кого Родина в кошелек убирается. Нашу Родину в кошелек не запрячешь. Но обобрать ее ради своего кошелька кое у кого руки чешутся. Это воры домашние. За ними строгий глаз нужен. Так что жизнь неспоко-ойная тебя ждет, — опять повеселел Пеледов. Вообще, как уже успел заметить Мишка, он как-то быстро переходил от раздражения к радости, доброте...