Венок Петрии - [78]

Жалуется Миса на его, недобрым словом поминает.

«Пойди, — говорю я ему, — к Марковичу. Он тебя брал, должон понять человек».

Правда, к шестьдесят восьмому уж перестали увольнять, минула самая страшная пора, но его страх все одно не отпускает. Побоялся он, как бы и Маркович про пензию не вспомнил. Так и не пошел к ему. Как припрет, берет больничный, а опосля слушает десятника и помалкивает.

Да, честно сказать, тот ничё супротив его и не делал, только что ворчал да брюзжал.

О ту пору Миса перешел к другому доктору, уже не в Брезовице. Прежний был по другим хворям и послал его в ту самую больницу, в которой опосля люди помирать стали. И имя ее не хочу поминать, как подумаю о ей, не по себе становится.

А там ему и говорят:

«Знаешь, нельзя то и дело на больничном сидеть, не можем мы тебя все время держать на больничном. Потому ежели не хочешь иттить на пензию, ложись на перацию. Мы тебе плохие вены, из-за которых ты мучиться, вырежем. Нога снова будет служить как прежде, когда здоровая была».

Вот и выбирай, что лучше.

Эх, думаю, был бы жив доктор Чорович, не дошло бы до этого. А он как раз в шестьдесят седьмом помер; года два или три болел и помер. Сходила б к ему, он бы мне все как есть растолковал.

А так день и ночь одно в голове и у меня, и у Мисы, а у меня и того боле. Попробуй угадай, что лучше. Как промеж многих бед выбрать меньшую и опосля не думать, что, может, дала маху и выбрала большую. А ежели ошибешься, как жить будешь?

Однако и так оставлять негоже. И дома неладно стало. От страха да передряг этих грыземся да ссоримся. А то молчим.

Шестьдесят восьмой уж кончался, когда Мисе пришлось-таки дать согласье на перацию. Тянуть уж нельзя было.

Договорились они с доктором: в начале нового года, в январе или феврале, ляжет он в больницу.

12

Знать бы мне тогда то, что я ноне знаю, не случилось бы той беды. Но я в больнице не была и краем глаза не видала, что там творится. А рази наперед угадаешь, с какими людьми дело имеешь? Откуда мне было знать, что там больных ржавым струментом режут?

Когда я первый раз опосля перации пришла Мису навестить, вот тут-то я все и увидала. Грязь, всюду бинты кровавые валяются, вонища. Что ж это такая за больница?

Но поздно уж было. Дело-то сделано.

Вырезали мужу больные жилы, подержали его у себя с месяц и выписали. И не сказали ни Мисе, ни мне, что у его после перации сердце ослабло и что теперича это главная беда.

«Все будет хорошо», — сказали.

Пришел Миса домой, а рана-то не заросла. Худющий, белый, старый — просто не узнать человека! Неужто это тот Миса, с которым я прожила столько лет? Неужто это тот веселый, румяный, красивый мужчина, которого я месяц назад в больнице оставила?

Взялась я его кормить да выхаживать. Начал он чуть поправляться.

Лицом пополнел, но сам по-прежнему худющий. И с ногой плохо.

Кажный второй-третий день назначили ему ездить на перевязку. А он и с палкой-то едва передвигается. Ходит, понятно, не лежит пластом, но нога быстро устает и сразу болеть принимается. А ему велено не утруждать ее.

Вот уж и конец марта. Шестьдесят девятый.

День выдался погожий. Солнце пригревает, весна прямо.

Снежана утром побежала в школу. Это внучка моя, дочка племянницы моей, Зоры, что росла у меня. Теперича Зора с мужем своим Мирко в Зренянине живет, но квартиры у их там нету, вот я и взяла девочку к себе, до двенадцати лет со мной жила. Когда Мисе перацию делали, она уж большая была, в шестой класс, поди, ходила.

Ушла она, значит, в школу, и Миса собрался на перевязку. Ноги-то едва передвигает, но не позволяет мне с им иттить, серчает.

«Я не старик, не нужна ты мне!»

Вынесла я стул за ворота, присел он на его со своей палкой. Подошел автобус. А шофер-то знакомый, притормозил, взял Мису, и на обратном пути, правду сказать, его тоже завсегда у дома высаживали. Осталась я дома одна. Взялась за стряпню.

Не стану, думаю, заводиться с обедом. Сделаю тушеную картошку с луком. Копченое мясо съели, мяса нет. А курицу резать жалко, не праздник. С Мисиной болестью я сильно поиздержалась, надо, думаю, поприжаться.

Достала из погреба картошку, почистила. Помыла и поставила на плиту.

Картошке долго ли вариться? Полчаса не прошло, она и готова. Поджарила я муку, заправила, все как положено. И снова на плиту поставила, пущай, думаю, потомится.

Гляжу, пожалуй, жидковатый обед получится. Внучка из школы голодная прибежит. Миса, верно, тоже захочет поесть. Чего б такое придумать?

Дак ведь можно, вспомнила, суп из пакетика сварить! Как придут, так и сделаю.

Ладно, а что б ишо? Думала, думала, наконец придумала. Из-за Мисиной болести я мало стряпала, верно, кислая капуста не вся вышла. Возьму-ка да салат из кислой капусты сварганю.

Опять капуста, будь она неладна. Не могу я без ее. Она уж небось перестояла, ну да я ее водой промою получше.

Спустилась в погреб, глянула в бочку. Прямо в нос шибануло, похоже, уж и дух от ее пошел. Решила, последний раз возьму, а там ослобоню бочку и вымою.

Положила в миску, как сейчас помню, три кочана. И пошла во двор к колонке — Маркович нам и воду подвел, она, правда, то идет, то не идет — капусту перебрать. Много листьев сорвала и выбросила.